Не вызывало сомнений, что бесполезно посылать оставшуюся пехоту 15-й армии к Фалезу, и ее решили использовать для прикрытия отступления 7-й армии через Сену. Три свежие пехотные дивизии должны были создать защитный экран к северу от Парижа, а четыре другие необстрелянные дивизии 15-й армии послали на позиции к югу от Парижа.
Однако в немецких войсках царил такой хаос, что, по признанию Швальбе, он не понимал, чего ожидали от его дивизии на западном берегу Сены. Ему объяснили через четыре месяца после окончания войны в лагере для военнопленных.
«В то время мне сказали, что три дивизии – 331-я, 344-я и 17-я полевая дивизия люфтваффе – должны занять оборону примерно в десяти милях южнее Эвре. Я узнал, что мы должны были прикрывать отступление 7-й армии к Сене, только когда дознаватель союзников показал мне трофейный документ.
В любом случае не имело значения, знал я свою задачу или нет, поскольку дни моей дивизии были сочтены. Когда мы пытались форсировать Сену, авианалеты были столь жестокими, что я мог переправлять через реку лишь небольшие группы. В результате я так и не смог собрать свою дивизию. Добравшись до назначенных нам позиций, мы обнаружили, что они уже заняты союзниками. Мы попытались отступить, но, не зная обстановки, вызвали неразбериху. Транспорт создал пробки на всех дорогах, и нас постоянно атаковали самолеты противника. В один из этих налетов был уничтожен мой автомобиль: передвижение в машине стало опасным. Мне пришлось мотаться между частями на единственной уцелевшей транспортной единице – велосипеде. Командир моего корпуса так боялся авианалетов, что сажал двух наблюдателей на капот своей машины и одного на задний бампер.
Менее чем через неделю моя дивизия прекратила существование как боевая единица. Я потерял три пятых личного состава, а две трети оружия дивизии пришлось бросить. Две другие дивизии, форсировавшие Сену вместе со мной, постигла та же участь. Мы все были так ослаблены, что решили слить три дивизии в одну под руководством одного штаба, и этими силами охранять подступы к переправам в Руане. Я не знаю, по чьему приказу свежие дивизии бросали в «котел» к западу от Сены. Эти 30 – 35 тысяч человек могли бы принести больше пользы, организовав оборону Сены, вместо тщетных попыток исправить безнадежную ситуацию, на что зря потратили несколько дней. Мои солдаты были неопытными, а получаемые приказы расплывчатыми и невыполнимыми. Я никогда точно не знал, где находится моя дивизия, какова ее задача, что происходит вокруг меня. Это неизбежно должно было закончиться катастрофой».
Подавив сопротивление немцев на западном берегу Сены, союзники выиграли главный приз – Париж. К 19 августа американские войска вышли на рубежи южнее Мелене и севернее Мант-Гассикура, а с запада из Версаля угрожали немецкому гарнизону лобовой атакой. Париж избежал ужасов крупномасштабной атаки и уличных боев лишь благодаря ряду счастливых совпадений. Самой большой удачей было то, что в столице Франции находилась группа немецких офицеров, замешанных в заговоре 20 июля. Одним из самых активных заговорщиков был генерал Генрих фон Штюльпнагель, военный губернатор Франции, которому подчинялся комендант большого Парижа, немецкий аристократ генерал-лейтенант Вильгельм фон Бойнебург-Ленгсфельд, презиравший Гитлера не меньше, чем фон Штюльпнагель. Вдвоем они сумели внедрить в гарнизон Парижа большую группу тщательно подобранных антинацистов. Большинство этих офицеров были представителями немецкой аристократии, и верховное командование часто приказывало фон Бойнебург-Ленгсфельду, переведенному в Париж после Сталинграда, отчитаться за количество аристократов в его штабе.
Худой, жилистый, с вечным моноклем в глазу, уроженец Тюрингии фон Бойнебург-Ленгсфельд, похоже, родился с серебряной ложкой во рту и четырехлистником клевера в крохотных кулачках. Лишь невероятная удача могла провести его через испытания, которые свели в могилу его менее удачливых коллег. На востоке его переехал танк, переломав почти все кости. Он выжил. 20 июля 1944 года он арестовал всех сотрудников парижского отделения тайной полиции Гиммлера и гестапо. Его не повесили. За четыре недели до конца войны он предстал перед военным трибуналом, расследовавшим капитуляцию Парижа без боя. Заседание суда отложили на срок, позволивший ему уехать в Эрфурт и сдаться в плен наступавшим американцам. Своей удачливостью генерал-лейтенант Бойнебург-Ленгсфельд поделился с парижанами. В вермахте нашлись бы сотни других офицеров, которые выполнили бы приказ об уничтожении исторических памятников Парижа без колебаний и сожалений. Однако «госпожа Судьба» выступила против варваров, и Париж был спасен.
Вот что сказал фон Бойнебург-Ленгсфельд:
«После Сталинграда меня охватила глубокая депрессия. Я не радовался назначению комендантом Парижа, поскольку неизбежно оказался бы в центре внимания, чего всегда старался избежать. Однако вскоре я полюбил Париж и парижан, а потом и всех французов. Я принял решение предотвратить разрушение города, если это будет в моих силах. Я действительно разработал так называемую «линию Бойнебурга» для обороны Парижа, однако этот рубеж существовал лишь на бумаге. Это была моя страховка. Так я убедил Берлин, что в самом деле планирую защищать город.
20 июля генерал фон Штюльпнагель «приказал» мне арестовать генерала СС Оберга и всех сотрудников гестапо и тайной полиции в Париже. Произнося слово «приказ», фон Штюльпнагель улыбнулся. «Вы арестуете их под тем предлогом, что они участвовали в заговоре против Гитлера». Однако, когда стало ясно, что заговор провалился, генерал фон Штюльпнагель попытался покончить с собой, а мне пришлось освободить Оберга и его людей. От немедленных репрессий меня спас смехотворный «приказ» фон Штюльпнагеля.
В начале августа 1944 года я получил личный приказ Гитлера защищать Париж до последнего солдата и, кроме всего прочего, взорвать все мосты через Сену. Я проинформировал свой штаб о том, что не могу выполнить этот приказ, поскольку в моем распоряжении находятся только полицейские войска, не способные защитить город от американцев. Я также заявил, что разрушение мостов через Сену – вздор в военном отношении, так как Сена не является военным препятствием. Дней за десять до того, как союзники вошли в Париж, меня освободили от должности из-за моих действий 20 июля и в последующие дни. Когда прибыл мой преемник, генерал-лейтенант Дитрих фон Хольтиц, ничто не было готово для обороны Парижа и уничтожения мостов через Сену. Я умолял фон Хольтица спасти город, и, поскольку предпринимать что-либо было поздно, он согласился сотрудничать. Фон Хольтиц, приехавший прямо из ставки Гитлера, сообщил мне, что фюрер в ярости после событий 20 июля и ведет себя бесчеловечно. По словам фон Хольтица, когда фюрер сказал ему, как сильно ненавидит генералов, его глаза сверкали садистской местью».
Фон Хольтиц сдержал слово и не пытался уничтожить мосты через Сену или другие городские объекты. К середине августа деятельность французского движения Сопротивления приняла такие масштабы, что немцы спланировали военную операцию, однако 19 августа генерал фон Хольтиц неожиданно отменил ее. Примерно в то же время начались переговоры между немцами и подпольем через шведское дипломатическое представительство. Было заключено странное перемирие, по которому отдельные объекты Парижа, в том числе Отель де Виль, Дворец юстиции и Люксембургский дворец, считались территорией маки, а все члены Сопротивления в этом районе – солдатами. Остальные районы Парижа оставались свободными для немцев. Обе стороны не должны были мешать друг другу. Однако это соглашение не соблюдалось, и стычки продолжались, поскольку никто не знал точных границ. На улицах появились баррикады, изредка раздавались винтовочные выстрелы. Воцарилась странная ситуация – не война и не мир. 22 августа немецкий военный корреспондент доктор Тони Шилкопф так описывал Париж своим радиослушателям:
