Репрессивные функции в столице принадлежали ВРК. Он проводил репрессии против лиц, обвиняемых в заговорах против Советской власти, а также против бандитов, спекулянтов и расхитителей. С его ликвидацией 5 декабря репрессивные функции, уже в масштабах страны, были переданы образованной 7 декабря Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем во главе с Ф. Дзержинским. Ее полномочия были определены нечетко.
В связи с арестами социалистов 18 декабря развернулась острая борьба большевиков и левых эсеров вокруг вопроса о компетенции ВЧК.
Находившийся в начале 1918 г. в заключении правый социалист В. Станкевич позднее вспоминал: «Если бы не недостаток пищи и не тревога из-за поведения вооруженной стражи, сидеть в Крестах было бы недурно… Сторожа обращались не иначе, как со словом “товарищ”, вкладывая в это слово действительно душевное отношение. Двери камер оставались открытыми чуть ли не весь день, и если закрывались, то со словами: “Товарищ, ничего, если я Вас прикрою немножко?”»
[279] В. Станкевич продолжает: «В апреле – мае 1918 года политические условия были существенно отличными от условий, создавшихся через три месяца… Комитеты всех партий функционировали открыто. Преследования совершались только публичным судом, при широком допущении защиты (дело Брамсона, Болдырева, Пуришкевича)».
[280]
Несанкционированные Совнаркомом расправы над «контрреволюционерами» происходили уже зимой 1917–1918 гг. После похорон матросов, погибших в боях с противниками Октябрьского переворота под Белгородом и на Дону, обострилась обстановка в Севастополе. 15–16 декабря 1917 г. матросы убили несколько десятков офицеров. 17 декабря, когда волна убийств схлынула, Севастопольский комитет большевиков выпустил воззвание против самосудов. Убийства продолжались и позднее. Погибло более 100 офицеров.
Развал правоохранительной системы, вооруженность населения, маргинализация и рост социального отчаяния вели к росту преступности и самосудов. Как писал Горький, «за время революции насчитывается уже до 10 тысяч “самосудов”. Вот как судит демократия своих грешников: около Александровского рынка поймали вора, толпа немедленно избила его и устроила голосование: какой смертью казнить вора: утопить или застрелить? Решили утопить и бросили человека в ледяную воду. Но он кое-как выплыл и вылез на берег, тогда один из толпы подошел к нему и застрелил его».
[281]
28 октября (10 ноября) нарком внутренних дел Рыков принял решение о создании рабочей милиции (этот день до сих пор является праздником – теперь уже полиции), хотя на деле сохранялись и остатки старой милиции Временного правительства – той ее части, которая решила подчиниться новой власти или действовала под руководством еще не распущенного городского самоуправления.
Советы брали это дело в свои руки и сами определяли порядок формирования милиции. В некоторых городах вводилась всеобщая милицейская повинность. В Петрограде охрану домов должны были нести жильцы, уличные патрули дома формировали по очереди. Однако предложения домовых комитетов выдать им оружие ВРК отклонил. Так что охрана была невооруженной. С вооруженными бандитами боролись старая милиция и Красная гвардия, но этих сил не хватало. Старая милиция была поражена «саботажем», а Красная гвардия активно участвовала в гражданской войне.
Советы наводили порядок с помощью арестов за разные прегрешения. Так, Ржевский Совет вел борьбу с пьянством, отправляя пьяных в тюрьму на 3 месяца работ.
[282] Это была типичная практика поддержания сухого закона, против которого бунтовали трудящиеся и солдаты, истосковавшиеся по «веселию Руси». Выпивать в помещении могли и сами носители Советской власти, но появление в пьяном виде на улице было чревато арестом – кроме всего прочего так предотвращалась угроза пьяных погромов.
В Петрограде их пик пришелся на 4 декабря, когда было зафиксировано 69 нападений на винные склады. Их пришлось частично уничтожить. По толпам погромщиков красногвардейцы открывали огонь, в том числе пулеметный.
[283]
Большевики демонстрировали презрение к частной собственности. Советы широко применяли реквизиции. 23 ноября был принят декрет об отмене частной собственности на городскую недвижимость – жители наемных квартир теперь должны были платить не бывшим хозяевам жилья, а государству. Еще 28 октября Рыков своим решением предоставил городскому самоуправлению право реквизировать помещения и вселять в пустующее жилье нуждающихся в нем людей). Это позволило начать переселение в него бедноты. Однако такая антикапиталистическая уравнительная мера еще не создавала социалистических отношений.
Единственным преобразованием этого периода, которое могло претендовать на социалистический характер, стал декрет 14 ноября о рабочем контроле, анонсированный еще на II съезде в октябре. Его мы подробно разберем в другой главе. Оборотной стороной рабочего контроля должно было стать создание централизованного регулирования, а затем и управления экономикой. Уже 15 ноября СНК принял решение поручить Шляпникову, Оппокову и Бухарину начать разработку положения о Высшем совете народного хозяйства (ВСНХ).
[284] Он будет создан 2 декабря и станет центром управления государственным сектором экономики РСФСР, а с середины 1918 г. – практически всей промышленностью России.
Советская коалиция
Активное участие в переворотах на местах вместе с большевиками приняли левые эсеры, лидеры которых были исключены из партии эсеров 27 октября за участие в свержении Временного правительства и создании Советской власти. 2 ноября ЦК ПСР даже принял решение о роспуске Петроградской организации ПСР, где преобладали левые. Эти решения ЦК ПСР были подтверждены и уточнены 7 и 14 ноября. Несмотря на стремление левых эсеров примирить большевиков и умеренные социалистические партии, их радикализм вовлекал левоэсеровскую партийную массу в большевистские перевороты.
По мнению историка В. И. Миллера, «как раз левые эсеры сохранили верность основополагающим принципам ПСР, революционному духу и букве ее программы, а изменила ей правая часть ПСР, пошедшая за меньшевиками в отрицании самой возможности движения страны к социализму».
[285] Строго говоря, центр ПСР и В. Чернов не отрицали такой возможности, указывая лишь на трудности перехода и необходимость двигаться к социализму поэтапно, а не рывком. Но раскол партии произошел не по центру и не правее центра, не по вопросу о путях создания социализма, а левее центра – по вопросу об Октябрьском перевороте, возможности узурпировать власть, то есть по вопросу о демократии. Левые эсеры выступали за то, чтобы идти к социализму немедленно, даже ценой отказа от важных демократических норм. А это уже был вопрос не только о темпах движения, но и о его направлении, о том, можно ли прийти к социализму недемократическим путем. Это разделяло центр ПСР и левых так же, как вопрос о необходимости глубоких преобразований разделял Чернова и правое крыло как ПСР, так и меньшевиков.
