Это не соответствует действительности. С 11 по 28 апреля, в период боёв за Волноваху и Мариуполь, штаб 2-й армии получил 18 сообщений о расположении 3-й бригады. На момент затишья после успешных для бригады действий согласно переданному в штаб донесению она занимала позицию Доля — Еленовка — Александровское — Ново-Николаевское — Игнатьевка — Павлополь — Мариуполь
[352]. Бишиле и стоящее за ним руководство интересуют передвижения бригады за последние два дня, хотя на фронте спокойно. Впрочем, секретарь и сам уже понял всё неудобство своего положения и начал говорить нечто маловразумительное:
«Желая предупредить подобный случай, я хотел поставить вас в известность о последствиях, дабы получить наконец от вас сведения, не в зашифрованном виде я от вас потребовал, так как сам отлично понимаю, что сведения должны быть зашифрованы. В следующий раз не выводите такие быстрые заключения, так как сами окажетесь на этом положении…»
Итог этих переговоров подвёл Веретельников: «Сведения будут шифрованной телеграммой, а по аппарату мы не можем дать таких сведений»
[353].
Между тем более важные переговоры проходили 29 апреля между Махно и Антоновым-Овсеенко. Прибыв в Гуляйполе, командующий, к удивлению своему, был встречен почётным караулом и дружным «Ура!». После краткой инспекции, в ходе которой командующий фронтом обнаружил, что «Махно и его штаб живёт крайне скромно; бандитизма незаметно»
[354], Антонов-Овсеенко провёл с комбригом беседу. Она помогла урегулировать возникшие недоразумения. «Преследования политкомиссаров? Изгнание их?! Ничего подобного! Только нам надо бойцов, а не болтунов. Никто их не гнал, сами поутикали… Конечно, у нас много идейных противников ваших, так давайте спорить», — говорил Махно командующему
[355]. После этих переговоров Махно принял комиссаров назад, но командующий признавал, что «наши политработники в частях Махно слабы, трусливы и не могут противостоять… вредным элементам»
[356].
В ходе разговора Антонов-Овсеенко пришёл к выводу, что «сам Махно, главные его боевые работники и его полки проникнуты желанием сломить контрреволюционное казачество и офицерство»
[357].
Махно даже осудил наиболее резкие положения резолюций съезда советов района, обещал препятствовать выборности комсостава, которого (видимо, ввиду заразительности примера) так опасались в соседних частях РККА. Тем более, что командиры уже были выбраны, и менять их в это время никто не собирался. По утверждению Махно, и органы самоуправления (полковые комитеты) в повстанческой армии были «сведены на роль хозяйственных комиссий»
[358]. Неприятие большевиками солдатского самоуправления было вызвано тем, что они привыкли видеть в нём рычаг разложения армии, коим сами пользовались в 1917 г. К тому же самоуправление в армии препятствовало использованию крестьян в шинелях против крестьян в чапанах.
Но, пойдя на некоторые уступки, батька выдвинул новую, принципиально важную идею, которая могла бы примирить две стратегии революции: «До решительной победы над белыми должен быть установлен революционный фронт, и он (Махно — А.Ш.) стремится не допускать междоусобиц между различными элементами этого революционного фронта»
[359]. Это уже не рассуждение об укреплении тактического союза (по типу «кто кого переиграет»), и не предложение простой коалиции. Открывалась возможность сосуществования в рамках системы советской власти различных революционных политических течений. Они опирались бы не на добрую волю сильного партнёра, а на собственные силы, в том числе и военные, строили бы новое общество в соответствии со своими принципами и волей местного населения, решали бы вопросы общего значения путём диалога, а не приказа.
Идея «единого революционного фронта против контрреволюции» была доложена Антоновым-Овсеенко Раковскому и Подвойскому
[360]. Идея оказалась на редкость жизнеспособной, потому что давала реальное решение одной из основных проблем революционного процесса — проблемы монополизма власти. Идея единого фронта революционных сил будет использоваться в политике Коминтерна, с новой силой возродится в форме Народного Фронта 30-х гг. и окажет большое воздействие на ход Испанской революции.
Махно добивался также освобождения украинских анархистов из заключения Чека
[361], но решение этого вопроса было отложено. Были ликвидированы большевистские военные комендатуры на территории района
[362]. Антонов-Овсеенко добился также поставки необходимых махновцам медикаментов, денежных средств и даже некоторого количества оружия
[363]. 1 мая бригада была выведена из подчинения дивизии Дыбенко и подчинена формирующейся 7 дивизии, которая так и не стала реальным формированием. Фактически не только 7 дивизия, но и вся 2 армия состояли из бригады Махно и нескольких полков, значительно уступавших ей по численности. В политсводке Украинского фронта за 6–7 мая была упомянута «7 стрелковая дивизионная бригада Махно»
[364]. Это неточное наименование во всяком случае характеризовало спокойное отношение штаба Украинского фронта к переформированию бригады в дивизию в этот момент.
4–5 мая махновский район посетил член Политбюро ЦК РКП(б) и член Президиума ВЦИК РСФСР Лев Каменев. Несмотря на внешние признаки единства, он требовал ликвидировать политические органы движения и прежде всего ВРС. Стало ясно, что идея революционного фронта не пришлась ко двору. После посещения Махно Каменев публично заявил, что «все слухи о сепаратистских и антисоветских планах бригады повстанцев тов. Махно ни на чём не основаны». Но в действительности Каменев был настроен иначе. В послании Ленину он сообщал: «полагаю, что Махно не решится сейчас же поддержать Григорьева, но почва для выступления там вполне подготовлена»
[365].
