Обсуждение проекта Декларации началось уже в Александровске. Предложение закрепить в ней принцип вольных советов как суверенных органов самоуправления вызвало возражения со стороны части рабочей делегации и отдельных крестьян: «А как же будет безвластие? Если между двумя нашими сёлами сломается мост, то кто же будет исправлять? Так как ни наше село, ни другое не захочет его исправлять (странное предположение, если учесть, что вопросом ремонта мостов занималось местное самоуправление. — А.Ш.), а потому будет некому, то мы останемся без моста и не будем ездить в город»
[527]. Предположение о том, что крестьяне останутся без моста, будучи не в силах сами договориться о том, как его отремонтировать, видимо, не возымело действия на съезд. Большинство крестьянских и повстанческих делегатов высказывалось за идею вольных советов. В то же время в своей декларации махновцы лишний раз подчеркнули, что речь идёт не о ненужности какой бы то ни было координации, а лишь о перемещении власти вниз, ближе к людям: «В целях широкого объединения и взаимной связи все эти организации — производственные, профессиональные, распределительные, транспортные и другие — естественно создают снизу вверх объединяющие их органы в виде экономических советов, выполняющих техническую задачу регулирования общественно-хозяйственной жизни в широком масштабе»
[528].
Единственная альтернатива советской системе была предложена меньшевистско-эсеровской частью рабочей делегации, выступившей за Учредительное собрание. Лозунг Учредительного собрания лежал в основе программ умеренных социалистических партий, но лозунг новых парламентских выборов был провозглашён и главным военным противником махновцев — Деникиным. Неожиданное проявление на съезде «деникинской пропаганды» вызвало чрезвычайно острую реакцию со стороны Махно. Выступая 30 октября он произнёс колоритную речь, всё сильнее распаляясь: «Не скрываясь от вас, я смею сказать, что здесь, на данном собрании, где собрались в первый раз крестьяне и рабочие, чтобы свободно высказаться и обменяться мнениями, а также решить судьбу свою и сказать в последний раз, что жить или умереть, что здесь ведётся подпольная агитация со стороны меньшевиков, на которую я смею указать лично, что здесь не место политическим шарлатанам, которые сеют между крестьянами и рабочими недовольство друг к другу, натравливая одного на другого. И ещё раз повторяю, что выйдите все подлые агитаторы и покажите себя свободному народу, который не желает всяких навязываний и диктатов! Скажите честно — не врите, и объявите, кто вы такие, не надо же быть двуличными и прикрываться. Вы скажите ясно, что вы — эсеры, вы навязываете народу власть и диктуете, как им жить. И скажите, что вы не боретесь за освобождение трудящихся, а только сеете свои нахальные диктаты. Что вы думаете — чтобы опять прикрываться за чужими спинами и выезжать на них? Я вас, шарлатанов, хорошо знаю. Так выйдите и не мешайте строить жизнь так, как хотят вольные крестьяне и рабочие. Вы — Поповы, Мухины, Крыловы-Мартыновы, а также прихвостни вашей партии: уйдите, уйдите же отсюда, не мешайте строить то, что подсказывает каждому трудящемуся сама жизнь. Проклятье вам, что вы подлецы и контрреволюционеры! Вы не смеете носить имя честного революционера, вы его недостойны!
…Крестьяне и рабочие, и вы, трудовая интеллигенция! Идите на защиту и подавление контрреволюции. Не давайте пощады всяким эксплуататорам и кровопийцам, политическим шарлатанам, которые не напились ещё вашей крови. Гоните их вон, чтобы не было их в свободной стране, где люд хочет свободно жить, дышать и строить себе жизнь, как он хочет!»
[529]
В ответ делегат Боголюбова заявила, «что нанесённое оскорбление командующим армией для них больно, так как они — такие же рабочие, как и все, и присланы на съезд от рабочих, то смеют сказать, что они, рабочие, видят одно — что со стороны командующего армией подозрение падает на всех рабочих, что они вынуждены уйти из зала собрания и сказать своим, кто их делегировал, что этот съезд не для крестьян, рабочих и повстанцев, а только для крестьян и повстанцев»
[530]. После этого 18 из 30 делегатов от рабочих покинули съезд. Хотя в зал быстро доставили других рабочих, и Махно объяснял, что заклеймил вовсе не всех рабочих, а только «шарлатанов» из партий, было положено начало конфликту между махновцами и рабочими крупной промышленности, находившимися под влиянием социал-демократов.
Отношение к махновцам в промышленных центрах в октябре 1919 г. было разное. По воспоминаниям профактивиста Щапа, в совете профсоюзов разгорелась дискуссия об отношении к махновцам. Одна часть профработников «искала возможности «делового» разграничения сфер влияния между союзниками и повстанцами»
[531]. Коммунисты предлагали создать претендующий на власть Совет рабочих депутатов и оценивать махновцев по отношению к нему. Это, естественно, не устраивало меньшевиков, тем более, что они изначально были настроены в отношении махновцев непримиримо: «Махновцы не власть, а банда, с которой ни о чём нельзя и не следует говорить; они скоро уйдут, а после них неизвестно, что будет»
[532]. Но махновцы не ушли, а принялись создавать относительно демократическую власть.
Военные вопросы повестки дня съезда не вызвали серьёзных возражений у делегатов. Необходимость обороны от деникинцев понимали все, а относительно мягкий порядок добровольной мобилизации и снабжения армии серьёзных возражений не вызывал. «Содержание армии по резолюции съезда должно было покоиться на добровольных взносах крестьян, на военных трофеях и на реквизициях у богатого сословия»
[533]. За последнее никто заступаться не собирался.
«Разные» вопросы обсуждались более остро — делегаты говорили о произволе контрразведки махновцев: «Мы не хотим вмешиваться в чисто военные вопросы, но наш долг — противостоять злоупотреблениям и эксцессам, если они в действительности существуют, поскольку они могут повернуть население против нашего движения». Была создана комиссия по контролю за контрразведкой. Впрочем, влияние этой комиссии было не велико
[534].
Второй вопрос, вызвавший интерес делегатов вне повестки дня — пьянство. В качестве «ответчика» делегаты вызвали коменданта Александровска Клейна, который выпустил строгое воззвание против пьянства, но вскоре напился сам. Показательны объяснения Клейна: «Товарищи, я не прав. Я это понимаю… Я — боец, фронтовик, солдат. Я — не бюрократ. Я не знаю, почему, несмотря на мои протесты, они назначили меня на эту работу коменданта города. Как у коменданта, у меня нет других дел, кроме как сидеть за столом и подписывать бумаги. Это — не для меня! Мне нужно действие, открытый воздух, фронт, товарищи. Я здесь до смерти натерпелся. Вот почему я вчера напился. Товарищи, я хочу искупить мою ошибку. Для этого нужно, чтобы вы сказали, чтобы меня послали на фронт. Там я могу принести настоящую пользу»
[535]. Съезд принял решение о запрещении пьянства
[536], которое, впрочем, практически не выполнялось.
