Своего рода капитуляцией Троцкого стало его выступление на XIII съезде партии: «Никто из нас не хочет и не может быть правым против своей партии. Партия в последнем счете всегда права, потому что партия есть единственный исторический инструмент, данный пролетариату для разрешения его основных задач… Я знаю, что быть правым против партии нельзя. Правым можно быть только с партией и через партию, ибо других путей для реализации правоты история не создала. У англичан есть историческая пословица: „Права или не права, но это моя страна“. С гораздо большим историческим правом мы можем сказать: „Права или не права в отдельных частных, конкретных вопросах, в отдельные моменты, но это моя партия“»
[109].
«Непонятно, как мог держать такую идолопоклонническую речь Троцкий! Не он ли четыре месяца перед этим в своем „Новом курсе“ показывал неправоту партии, ее гниение, вырождение ее руководителей, их презрение к свободе мнений, гнусность их обращения с партийной массой, засилие „аппарата“, разложение партии ядом бюрократизма и прочее, и прочее? Выступив против партии с оскорбительными обвинениями, Троцкий поспешил отбежать назад»
[110] — комментирует Н. Валентинов. Троцкий не выступал против партии. Партия как церковь. Грехи ее клира не компрометируют партию. Троцкий отмежевывается не от партии, а от самой возможности действовать в интересах внепартийных лоббирующих групп.
Позднее Троцкий так оценит ситуацию этого времени: «Начиная с 1923 г. партия искусственно растворялась в полусырой массе, призванной играть роль послушного материала в руках профессионального аппарата»
[111]. Впрочем, в 1924 г. он радовался этому обстоятельству вместе с другими руководителями партии: «Тот метод демократии, который нашел свое выражение у нас, когда рабочий класс на известном этапе своего пути, подсчитавши каким — то очень тяжеловесным массовым способом итоги работы партии за целый ряд лет, поднял на своих плечах 200–300 тысяч человек и передал их партии, — мы должны и имеем полное право сказать, что этот метод демократизма неизмеримо, бесконечно выше того демократизма, когда население страны формально обязано при диктатуре буржуазной печати, при диктатуре буржуазного класса класть свои записки в урны»
[112].
В этом иллюзорном представлении о демократии, в этой вере, что демократия возможна только через одну партию, их партию — трагедия большевизма. Объявив террор другим политическим течениям, большевики начали свое восхождение на эшафот. Но в 1924 г. они об этом еще не догадывались. XIII съезд партии, проходивший в мае 1924 г., знаменовал собой единство коллегиального руководства.
Примирительный тон Троцкого не спас его от унижений. Сталин еще раз разобрал «ошибки Троцкого» и даже добавил одну новую — партия может ошибаться. Бывали случаи, когда Ленин расходился с партийным большинством и был прав. Что же, Троцкий учтет это замечание.
К новым столкновениям с ним готовилось и большинство Политбюро. В августе, несмотря на собственные разногласия, Сталин, Зиновьев, Каменев, Рыков, Томский, Бухарин, Калинин, Ворошилов, Рудзутак, Микоян, Каганович, Орджоникидзе, Куйбышев, Дзержинский и др. договорились действовать вместе, объявили себя «руководящим коллективом» и избрали свой исполнительный орган — «семерку», в составе всех членов Политбюро кроме Троцкого, а также председателя ЦКК Куйбышева. Это была классическая фракция, создавать которую запретил Х съезд. Но в отличие от группы Троцкого «фракция ленинцев» (как иногда называли себя члены «руководящего коллектива») была секретной. Ее члены принимали решения заранее, а потом утверждали их на Политбюро независимо от того, что считает Троцкий. Впереди были новые фракционные схватки.
Заготовка хлеба в 1924 г. была тяжелой — неурожай. План был выполнен только на 86 %. НЭП не мог преодолеть «ножницы». Промышленность была по — прежнему нерентабельной, и к тому же восстанавливалась медленно. В 1922 г. уровень промышленного производства составил 21 % довоенного, в 1923 г. — 30 %, 1924 г. — 39 %. И это восстановление требовало большой нагрузки на крестьян. Чтобы повысить рентабельность промышленности, председатель ВСНХ Дзержинский считал, что снизить промышленные цены можно с помощью увеличения производительности труда и всемерной экономии. Но бюрократическое управление было неэффективно, новой техники на предприятиях не было, восстановление металлопромышленности только началось. Поэтому выполнить эти задачи можно было только за счет более интенсивной эксплуатации рабочих, жизненный уровень которых, если учесть систему социального обеспечения СССР, приблизился к довоенному. Этим и оправдывалась кампания за повышение производительности труда. Но уровень жизни царской России был явно недостаточным для обеспечения социальной стабильности — малейшее его понижение грозило новыми социальными взрывами. Наступление на рабочий класс вызвало критику со стороны оппозиционных коммунистических группировок («Рабочая правда», «Рабочая группа», бывшие группы «Демократического централизма» и «Рабочей оппозиции»). Ветераны — коммунисты из рабочих требовали самоуправления на производстве и широкой демократии в стране. «Рабочая правда» призывала к созданию новой рабочей партии. «Рабочий класс влачит жалкое существование в то время, как новая буржуазия (так называемые ответственные работники — директора заводов, руководители трестов, председатели исполкомов и т. д.) и нэпманы роскошествуют и восстанавливают в нашей памяти картины жизни буржуазии всех времен»
[113]. Коммунистическая верхушка была раздражена обвинениями в буржуазном перерождении. Старый большевик Г. Мясников за распространение оппозиционного манифеста и создание «Рабочей группы» был даже арестован. В манифесте говорилось: «неужели НЭП уже обращается в „НЭП“, т. е. Новую Эксплоатацию Пролетариата»
[114]. В качестве лекарства предлагалось расширение демократии, в том числе — на производстве. Рабочие должны были взять управление предприятиями в свои руки через Советы. Но не нынешние бюрократизированные Советы, а новые — свободно избранные. «Советы рабочих депутаты на заводах умерли. Да здравствуют Советы рабочих депутатов!»
[115] Идея производственного самоуправления была популярна на заводах, что вызывало беспокойство большевистских лидеров.
Не только оппозиционеры, но и подчинявшиеся ЦК коммунисты были недовольны, что в «государстве рабочих» растет социальное неравенство. Зарплата рабочего была в пять раз меньше зарплаты советского министра. Местные руководители сигнализировали: «Когда рядовой член ячейки, работающий у станка, видит, что секретарь Губкома платит в комиссию по улучшению быта коммунистов 35 золотых рублей и членский партвзнос — 5 рублей зол., а у него — рядового члена партии, работающего у станка, все заработанное месячное жалование составляет максимум 25–30 рублей золотом. Отсюда — невольно он начинает думать о „верхах“ и „низах“, о вопиющем неравенстве и т. д. …Потрудитесь, тов. Сталин, поручить надежным товарищам побывать в гуще не только рабочих, но и партийной массы, да пусть эти товарищи не покажут вида, что они из центра»
[116], — писал генсеку секретарь Полтавского обкома Б. Магидов. Это грозное письмо Сталину понравилось — Магидова выдвинули в ЦКК. Но проблема осталась нерешенной. Недовольство рабочего класса новой властью, обещавшей ему улучшение жизни, да обманувшей — это страшная угроза. В январе 1925 г. кампания за повышение производительности труда вызвала волну стачек.
