Беседы Астахова и Шнурре стали более частыми. Теперь было что обсудить — и «Шкоду», и большую политику. 17 мая Шнурре докладывал: «Астахов подробно объяснил, что в вопросах международной политики между Советской Россией и Германией нет противоречий и поэтому нет никаких причин для трений между двумя странами»
[567]. Были опасения нападения со стороны Германии, но если вернуться к политике времен Раппальского договора, то все можно поправить. Что касается переговоров с Западом, то «при нынешних условиях желательные для Англии результаты вряд ли будут достигнуты».
Г. Л. Розанов находит еще одного дипломата-фальсификатора, и комментирует запись Шнурре: «немецкий дипломат в своей записи беседы приписывает очень осторожному и опытному советскому дипломату слова, которые не находят подтверждения в имеющемся в архиве МИД СССР отчете самого Г. А. Астахова, в соответствии с которым он заявил следующее: „В вопросах международной политики у Германии и Советского Союза нет противоречий, и поэтому нет причин для вражды между двумя странами. Правдой является то, что Советский Союз явно чувствовал угрозу со стороны Германии, но, конечного, имеется возможность расстроить это ощущение угрозы и недоверия Москвы“»
[568].
Бедный Риббентроп, его обманывали чуть ли не все сотрудники!
Но, как видим, записи основной части разговора очень близки. А слова об отношении к англо-франко-советским переговорам сообщать своему начальству было бы безумием — там это могли бы счесть за сообщение противнику стратегической информации. Астахов и так играл «на грани фола».
Важно напомнить, что «опытный и осторожный дипломат», казак-самоучка Астахов исчез сразу после начала Великой Отечественной войны. Его считали одним из инициаторов сближения с Германией, которое так печально закончилось. Пока курс на советско-германское сближение не был окончательно утвержден, докладывать обо всех своих словах, призванных вызвать на откровенность собеседника, было смертельно опасно. Можно было исчезнуть уже в 1939 г.
Но в Москве отклик на немецкие зондажи был холодным. 20 мая Молотов сказал Шуленбургу, что для сближения двух стран отсутствует политическая основа (вернув немцам реплику Вайцзеккера). В Берлине фразу сочли «загадочной». Советский «сфинкс» то ли хотел сначала улучшить политический климат, то ли не хотел сближения вовсе.
Гитлер признал в мае 1939 г., что экономические проблемы «80-миллионной массы» немецкого народа нельзя решить «без вторжения в иностранные государства или захвата иноземного имущества»
[569]. 23 мая на совещании военные заявили Гитлеру, что в случае одновременной войны с Великобританией, Францией и СССР Германия проиграет. 26 мая Шуленбург получил указание активизировать контакты с Молотовым. Но дело все равно не сдвигалось с мертвой точки — пока у Кремля были другие планы.
28 июня Шуленбург упомянул в разговоре с Молотовым, что сближение между странами одобряет сам Гитлер. Молотов сказал Шуленбургу, что похоже на то, будто Германия ведет с СССР политическую игру под предлогом хозяйственных переговоров. В Кремле помнили провал январской миссии Шнурре. Теперь руководители СССР требовали — экономические выгоды вперед. Молотов рассказывал об этой встрече: «У меня был недавно Шуленбург и тоже говорил о желательности улучшения отношений. Но ничего конкретного или внятного не захотел предложить»
[570]. Немцы боялись делать решительные шаги. Гитлер, по словам Вайцзекера, «опасался, что из Москвы под громкий смех последует отказ»
[571]. Он был раздосадован, и 29 июня решил, что такая игра на советских условиях ему не нужна: «Русские должны быть информированы о том, что из их позиции мы сделали вывод, что они ставят вопрос о продолжении будущих переговоров в зависимость от принятия нами основ наших с ними экономических обсуждений в том их виде, как они были сформулированы в январе. Поскольку эта основа для нас является неприемлемой, мы в настоящее время не заинтересованы в возобновление экономических переговоров с Россией»
[572]. «Сближение» кончилось, не начавшись.
Однако этот этап «принюхивания» имел большое значение. Были созданы каналы, по которым можно было практически немедленно возобновить переговоры, не привлекая внимание «мировой общественности».
Тем временем, «Антанта» 27 мая ответила на советские предложения, согласившись на идею военного союза. Правда, 6 июня стало известно, что Польша «быть четвертым не хочет, не желая давать аргументы Гитлеру»
[573].
6-7 июня руководители Великобритании и Франции приняли за основу советский проект договора. Можно было начинать переговоры.
Потенциальные союзники оценивали возможности СССР скромно. Комитет начальников штабов Великобритании считал, что СССР сможет выставить за пределами страны всего 30 дивизий. «Такая оценка обусловила отношение к СССР как к важному, но все же второстепенному фактору в Европе, „неопределенной величине“»
[574] — комментирует М. Л. Коробочкин. Стратегическая важность Испании и Португалии оценивалась выше, чем значение СССР. Анализируя английские документы, Л. В. Поздеева приходит к выводу об ошибочности британских оценок того периода: «На Западе ошибочно полагали, будто массовые репрессии в СССР надолго подорвали его боеспособность… Даже понеся в 1941 г. колоссальные потери в вооружении, СССР уже в 1943–1944 гг. сумел создать и оснастить всем необходимым 6 танковых армий, 10 артиллерийских корпусов, 44 артиллерийские дивизии прорыва, 14 воздушных армий»
[575].
Британцы считали важным не дать СССР возможности остаться нейтральным, чтобы он не стал арбитром в споре Запада и Германии, если этот спор будет вестись военным путем. При благоприятном для Запада сценарии Германия могла бы вообще «увязнуть в России». К Сталину лидеры стран Запада относились не лучше, чем к Гитлеру, и сближение с ним было явно вынужденным. Британцы намеревались «тянуть» с переговорами, чтобы и соглашения не заключать, и держать Гитлера под угрозой создания могучей коалиции против него. 19 мая Чемберлен заявил в парламенте, что «скорее подаст в отставку, чем заключит союз с Советами»
[576]. Союз с Гитлером не исключался. 8 июня Галифакс заявил в парламенте, что Великобритания готова к переговорам и с Германией.
