Для начала финское руководство во главе с премьер-министром А. Каяндером и главнокомандующим К. Маннергеймом (в его честь финская линия укреплений стала называться линией Маннергейма) решило тянуть время. На создание баз на своей территории Финляндия не соглашалась, но была готова откорректировать границу за соответствующую компенсацию в Карелии, и даже предоставить СССР острова Сейскари, Лавансаари и Тютярсаари, в крайнем случае еще Суурсаари. Понятно, что корректировка границы, допустимая для Финляндии, не должна была затронуть линию Маннергейма (финны были готовы демонтировать лишь ее передовую часть). В Москву отправились финские министры В. Таннер и Ю. Паасикиви. 12 октября начались переговоры. Сталин быстро понял, что торг с финнами возможен лишь на основе «программы минимум». Отодвинуть границу предполагалось по скромной линии Липпола — Койвисто, которая затрагивала лишь часть «линии Маннергейма» у Финского залива. В это время советская сторона требовала разоружения укреплений по обе стороны новой границы. Этот опасный пункт мог стать предметом торга, но до его подробного обсуждения дело не дошло.
Финская делегация не соглашалась на серьезные уступки и отказывалась даже заключать договор о взаимопомощи, ссылаясь на нейтралитет своей страны. Да и зачем нужен такой договор, когда существует советско-финляндский пакт о ненападении, а СССР заметно улучшил свои отношения с Германией. Сталин ответил: «с Германией у нас теперь хорошие отношения, но все в этом мире может измениться»
[720]. Советский диктатор вовсе не питал иллюзий по поводу перспектив дружбы с немецким диктатором. СССР согласился снять требование договора о взаимопомощи, что, впрочем, не сделало финнов уступчивее: «Финляндия не может пойти на перенос границы в той мере, в какой предлагает Советский Союз, поскольку в результате этого положение и безопасность самой Финляндии могут быть поставлены под угрозу»
[721]. 13 ноября, когда переговоры окончательно зашли в тупик, Паасикиви и Таннер заявили об отбытии назад в Финляндию. Время было выиграно. Казалось, что под зиму Советский Союз не решится вторгнуться в северную страну.
Уступки Сталина, его отход от первоначальных требований до условий, учитывающих безопасность Финляндии, причем в самый канун войны с финнами, ставит перед нами вопрос: какие цели преследовал Сталин в этом регионе? Приведем две крайние точки зрения. С. Беляев рассуждает: «Вернемся к тому, были ли целями войны советизация Финляндии или изменение северо-западных границ. Видимо, последнее, потому что если бы речь шла о советизации, то вряд ли бы Сталин остановился»
[722]. Мы еще увидим, в каких условиях «остановился» Сталин.
Шла ли речь о советизации Финляндии? Проблема несколько сложнее. У Сталина были в запасе разные варианты создания коммунистических режимов. После появления концепции «Народного фронта» и поражения ее демократических вариантов в Испании и Франции, Сталин мог рассматривать вариант превращения Финляндии и других стран в сателлиты СССР, строй которых в итоге немногим отличается от советского, но все же обладает своей спецификой. Сталин мог планировать провести в ближайший год в Финляндии: а) советизацию и включение в СССР (как это случится в другими странами Прибалтики в 1940 г.), либо б) коренное социальное переустройство с сохранением формальных признаков независимости и политического плюрализма. Этот метод, применявшийся после Второй мировой войны в Восточной Европе, получит название «Народная демократия». По существу она станет продолжением авторитарной модификации «Народного фронта», родившейся в 1937 г. в Испании.
Противоположный С. Беляеву взгляд на цели Сталина в отношении Финляндии излагает М. Семиряга. Он считает, что для определения характера войны против Финляндии, «не обязательно анализировать переговоры осени 1939 г. Для этого нужно просто знать общую концепцию мирового коммунистического движения Коминтерна и сталинскую концепцию — великодержавные претензии на те регионы, которые раньше входили в состав Российской империи… А цели были — присоединить в целом всю Финляндию. И ни к чему разговоры о 35 километрах до Ленинграда, 25 километрах до Ленинграда…»
[723]. Тут читатель на мгновение застывает в недоумении. Концепция Коминтерна, которую, конечно, нужно знать, существенно менялась со временем. Но все же, если бы Сталин держал в голове только интересы «мирового коммунистического движения», ему не следовало торговаться из-за километров границы. Все равно все потом достанется коммунистам. И войну вести не следует — агрессивная война подрывает авторитет коммунистического движения. Другое дело — великодержавные претензии. Тут, конечно, воевать можно, на интернациональное коммунистическое движение можно и «наплевать». Но торговаться из-за километров опять глупо — все достанется Российской империи. А Сталин — нате — торговался, теряя драгоценное время, оставшееся до зимы. Может быть, дело в том, что Сталин, подобно Гитлеру в Судетах, планировал сначала бескровно занять «линию Маннергейма»? Сначала да. А потом — уступил. Только кусочек хотел прихватить. И по поводу Койвистовского «угла», задевающего линию, был готов торговаться, лишь бы не сорвать переговоры.
Да, Сталин верил, что рано или поздно коммунистическая система охватит весь мир. И был готов этому содействовать. Но прежде всего — укрепляя СССР. Укреплять СССР Сталин стремился, держа в уме опасность стратегических «клещей» (как мы увидим, «клещи» будоражили сознание и его противников). Границы Российской империи были важны для Сталина прежде всего по дипломатическим причинам. Это позволяло апеллировать к историческим правам. Когда позволят обстоятельства, после Второй мировой войны Сталин захватит пол-Европы, но оформит новые режимы не как советские. Кстати, Финляндия не станет даже «народной демократией» — «великодержавные интересы» для Сталина были все-таки вторичными в сравнении с интересами борьбы за мировое влияние. Да и «угрозы Ленинграду» в 1947 г. уже не было.
В 1939 г. Сталин действовал не по железному плану, а в зависимости от того, что позволяет получить соотношение сил в Европе. Ситуация позволила разместить базы в Прибалтике. Если бы страны Прибалтики отказались, их ждало бы вторжение. Но территориальных претензий к ним нет — от Эстонии до Ленинграда довольно далеко. А к Финляндии претензии есть, и причиной здесь может быть прежде всего проблема безопасности (иначе СССР требовал бы линию Маннергейма и прервал переговоры уже в октябре, как только финны отвергли бы максимальные уступки). Поскольку Финляндия на уступки не пошла, в дело вступил вариант «народной демократии» — более жесткий, чем в отношении уступчивых прибалтов, но более умеренный, чем советизация. Если бы Финляндия была захвачена, провел бы Куусинен советизацию? Да, но только после разгрома Великобритании и Франции. А осенью 1939 г. Сталин еще не знал, чем кончится война на Западе, и вопрос о судьбе Прибалтики был открыт. Также, как и вопрос о судьбе Финляндии даже в случае ее поражения в войне. Одного Сталин не мог допустить — чтобы финны, «послав» СССР, остались безнаказанными. Потому что сразу вслед за этим изменилось бы отношение к советской мощи в Прибалтике. А это было недопустимо в любом случае.
