По мнению М. Семиряги, подводя итоги кампании, «Сталин „позабыл“ упомянуть о главном — о большом терроре…»
[754] Вряд ли Сталин считал, что уничтожение нескольких тысяч офицеров (на всю армию), еще не имевших опыта современной войны
[755] может сказаться на боеспособности одного из военных округов и приданных ему сил. Трагедия советского офицерства 1937–1938 гг. не будет выглядеть грандиозней, чем она была в действительности, если делать ее «главной» причиной всех последующих неудач РККА. Ведь тогда, по законам логики, нужно делать ее и «главной» причиной последующих побед, например — на Халхин-Голе, где Жуков широко применял расстрелы для «стимулирования» командного состава. Да и со сталинистами пришлось бы согласиться в том, что «главной» причиной победы в Великой Отечественной войне стал террор, «избавивший» СССР от «пятой колонны». Так что, может быть, и не стоит упрекать Сталина в том, что он «забыл» о терроре. В более уместных случаях Сталин и его соратники не стеснялись упоминать об этой своей «победе над врагами народа». Если бы кто-то на совещании 1940 г. напомнил Сталину о терроре, он, разумеется, не смущаясь оценил бы его как положительный фактор победы над Финляндией. Именно победы: «Мы победили не только финнов, мы победили еще их европейских учителей — немецкую оборонительную технику победили, английскую оборонительную технику победили, французскую оборонительную технику победили»
[756]. Особенно важно для Сталина, что побеждена именно оборонительная, а не наступательная техника. Ведь наступать должна Красная армия. Сталин считал, что впечатлил Запад — ведь РККА сделала то, что не делал еще никто — взяла линию современных долговременных укреплений, да еще зимой. Но и Гитлер, и его западные противники впечатлены не были, считая, что если русских остановили даже финны, то армии великих держав разобьют Красную армию легко.
На этом совещании обсуждались проблемы, соответствующие уровню Второй мировой войны: какие недостатки в использовании рации, нужно ли пользоваться металлическими защитными щитками, как организовывать танковые атаки и т. п. Офицеры предлагают Сталину побольше взять из опыта царской армии, и «вождь мирового пролетариата» не возражает. Вскоре будут введены генеральские звания.
Сталин признал, что РККА не достаточно овладела применением современной военной техники, командование жалеет снаряды, а не своих солдат, нет достаточного количества автоматов, «толстокожих» танков, замполиты твердят о партии Ленина-Сталина «все равно что алилуя-алилуя»
[757]. И главное — не хватает опыта. Сталин ставит задачу воевать «малой кровью, но с большим расходованием снарядов»
[758].
Армия была не достаточно подготовлена к современной войне. Молчат сталинские офицеры, печалятся. Но мысленно с места встает современный историк М. Семиряга и смело спрашивает: «Но в таком случае, разве не естественен вопрос к самому оратору: зачем же было предпринимать подобную авантюру с такой слабой армией?»
[759] Полвека спустя спрашивает. А Сталин ответил уже тогда: «наша современная Красная армия обстреливалась на полях Финляндии, … наша армия вышла из этой войны почти вполне современной армией, но кое-чего еще не хватает»
[760]. Теперь можно заняться доводкой «хвостов».
В ноябре 1940 г. выяснится, что Сталин не считает финляндский вопрос «решенным», но теперь на его пути будет стоять господствующая в Скандинавии Германия.
Поставленные в начале войны задачи захвата всей Финляндии выполнены не были. Финляндия сохранила свою независимость, а престиж СССР был подорван. Некоторые комментаторы даже утверждают, что «Красная армия проиграла финскую войну»
[761]. Тем не менее, прежде чем приписывать Финляндии победу, следует ознакомиться с мнением Маннергейма. По поводу мира с СССР он сообщил соотечественникам следующее: «суровый мир, уступивший Советам почти все поля брани, политые вашей кровью во имя всего того, что для вас дорого и свято»
[762]. Если речь идет не о партизанской войне, то победителем считается тот, за кем остается поле сражения. П. Б. Липатов считает, что «если бы не приказ — Красная Армия не остановилась бы за Выборгом (на момент перемирия бои шли в Выборге — А. Ш.), а пошла, не считаясь с потерями, до шведской границы, и дальше… В конце концов, советские войска дошли до Эльбы»
[763]. Насчет шведской границы — вряд ли (памятуя опыт Суомуссалми), но после взятия линии Маннергейма военных препятствий для занятия Хельсинки не было. Почему же Сталин пошел на перемирие, не взяв Хельсинки? Очевидно, что оснований панически бояться экспедиционного корпуса союзников у него не было — к высадке готовились слишком малые силы. Тем не менее, опасения по поводу вмешательства союзников у Сталина были, и это заметили даже немцы. Шуленбург сообщал Риббентропу: «в течение некоторого времени нами наблюдалась явно неблагоприятная по отношению к нам перемена со стороны советского правительства». Дело в том, что «советское правительство боится быть вовлеченным Антантой в большую войну… Мне казалось, что неожиданное завершение финской войны произошло по тем же соображениям»
[764]. Даже после завершения войны с Финляндией отношение СССР к Германии какое-то время оставалось прохладным. Только после вторжения Германии в Норвегию, которое окончательно сняло вопрос о возможности продвижения «Антанты» в направлении СССР, советско-германские отношения потеплели.
Сталин не желал столкнуться с англичанами и французами в центральной Финляндии. Это срывало все военно-дипломатические планы сохранения нейтралитета до той поры, когда можно вмешаться в наивыгодных условиях. Прямой конфликт с антигерманской коалицией лишал Сталина свободы маневра, привязывал СССР к Германии. А этого вождь не хотел.
Не случаен и такой диалог на апрельском совещании 1940 г.:
Комбриг С. И. Оборин: «нас избаловал несерьезный противник. Если бы мы воевали с немцами, то у нас была бы хорошая маскировка.
Сталин: Правильно»
[765]. Именно к этой войне с «серьезным противником» готовился Сталин. Подробный «разбор полетов» финской кампании, который он устроил в апреле, проводился вождем под углом зрения новых мировых боев.
