Гитлер и Риббентроп пытались доказать, что Германия то и дело уступала СССР, а тот все время нарушал изначальные договоренности. Молотов энергично возражал, и в конце концов вывел фюрера из себя: «советское правительство должно понять, что Германия не на жизнь, а на смерть вовлечена в борьбу, которая при всех обстоятельствах должна быть доведена до успешного конца»
[852]. Забыты благодушные речи о том, что дело Британской империи проиграно. Молотов язвительно напомнил, что Германия «уверена, что уже почти покорила Англию»
[853].
Спохватившись, Гитлер снова стал убеждать своего упрямого собеседника в том, что не следует занудствовать по поводу приграничных мелочей, в то время как щедрость фюрера открывает перед Россией брега Индийского океана: «Советский Союз должен понять, что в рамках какого-либо широкого сотрудничества двух стран выгода может быть достигнута в куда более широких пределах, чем обсуждаемые в настоящее время незначительные изменения»
[854]. Раз Гитлер был готов рассуждать столь широко, почему бы ему самому было не уступить. Молотов заметил, что сначала надо бы навести «ясность в вопросах второстепенной важности, отравляющих атмосферу германо-русских отношений»
[855], предложил целую программу «незначительных изменений»: создание советских военных баз в черноморских проливах и в Болгарии. Гитлер встретил эти предложения прохладно. Сначала, мол, надо выяснить, что думают об этом правительства Болгарии и Турции…
Что касается раздела британского наследства, то Молотов уклонился от обсуждения, сославшись на то, что «он менее, чем Фюрер, компетентен в этом вопросе, так как последний, безусловно, много думал над этими проблемами и имеет о них более конкретное представление»
[856].
Если главной проблемой переговоров для Гитлера был раздел «обанкротившегося хозяйства Британской империи»
[857], то для Молотова — укрепления флангов СССР, которые в Москве считали слабым местом обороны. Через Финляндию и проливы могли действовать стратегические «клещи».
В заключение встречи Риббентроп предложил Молотову «конспект» будущего договора между державами Тройственного пакта и СССР (речь не шла о договоре четырех держав между собой, а о формуле 3+1). Державы должны были разделить между собой «естественные сферы влияния», не участвовать в блоках, направленных против четырех держав и помогать друг другу экономически. После окончания европейской войны Германия переделит Западную Европу и углубится в просторы Центральной Африки. Италия, получив свою долю Европы, будет осваивать Северную и Северо-восточную Африку. Япония будет захватывать территории к югу от своих островов и Манчжоу-Го (получается Тихий океан и Восточный Китай). Соответственно, Советскому Союзу остается территория, которая «лежит южнее территории Советского Союза в направлении Индийского океана»
[858], то есть Западный Китай, Индия и Иран. Что касается Турции, то Германия была готова разрешить СССР только свободный проход флота. Но право прохода должно быть обеспечено также Черноморским державам, Германии и Италии. Это «лекарство» было худшим видом болезни, которой опасались в Москве.
Молотов сказал на прощание, что прежде чем решать «великие вопросы завтрашнего дня», нужно решить «вопросы сегодняшнего дня». Уже прощаясь, он добавил, что «не сожалеет о воздушном налете, так как благодаря ему он имел такую исчерпывающую беседу с имперским министром»
[859]. И лишний раз убедился, что Британия далеко не сломлена. Но этого Молотов тоже не стал говорить вслух.
Позднее Молотов вспоминал: «Выяснилось, что они ничего не хотят нам уступать… Он хотел втянуть нас в авантюру, но, с другой стороны, и я не сумел у него добиться уступок по части Финляндии и Румынии»
[860]. Советским лидерам стало ясно, что предложения Гитлера — либо ловушка, либо попытка превратить СССР в вассала. Подводя итоги переговорам, Молотов говорил членам делегации: «Сорвав попытку поставить СССР в условия, которые связали бы нас на международной арене, изолировали бы от Запада и развязали бы действия Германии для заключения перемирия с Англией, наша делегация сделал максимум возможного»
[861].
Чтобы доказать, будто причины конфликта между двумя диктаторами сводятся к пересечению интересов на Балканах, Г. Городецкий утверждает: «Сталинский подход к решению болгарского вопроса во время конференции… решил судьбу Советского Союза»
[862]. Преувеличение роли болгарского вопроса заслоняет от исследователя более существенные причины советско-германской войны, борьбу за мировое господство.
Дело не в Болгарии, которая была лишь «лакмусовой бумажкой», помогавшей противникам оценивать готовность друг друга идти на уступки. Это доказывает хотя бы тот факт, что Гитлер был уверен: после вступления Болгарии в Тройственный пакт, русские «отступят, хоть и сердясь и протестуя»
[863]. Так оно и вышло. Выразив сердитые протесты, СССР прекратил открытое давление на Болгарию. Гитлер мог успокоиться на этот счет, а Сталин — отметить для себя, что пора компромиссов с нацистами подходит к концу. Сталин опасался англо-германского компромисса или решения Гитлера хотя бы на время оставить Британию в покое. Опасения Гитлера касались не столько действий СССР по вовлечению в свою сферу влияния Болгарии, сколько готовности СССР в будущем сближаться с Великобританией. В глобальной борьбе не должно быть третьей силы.
Помимо «болгарского следа» у Г. Городецкого есть и другое объяснение принятия Гитлером окончательного решения о нападении на СССР: «Гитлер после Берлинской конференции более чем когда-либо был убежден, что неподатливость англичан — результат несговорчивости русских»
[864], — считает Г. Городецкий и делает следующий вывод по поводу плана Гитлера напасть на СССР: «Окончательное решение было принято после того, как русские отвергли немецкие условия, являвшиеся предпосылкой для создания континентального блока»
[865]. Но СССР не отверг требований. Он выдвинул свои. И это было для Гитлера еще хуже.
