На совещании у Гитлера 4 августа командующий группой «Центр» Ф. Бок рекомендовал переждать зиму. Но Гитлер не был готов к ведению венных действий зимой, а Сталин — готов. Не взяв Москву до зимы, Гитлер давал Сталину возможность отдышаться, подтянуть резервы и нанести зимой опасные контрудары с удобных позиций центральной России.
К тому же остановка немецкого наступления могло вдохновить на более активные действия англичан и американцев. «Триумфальным крикам англичан, что германское наступление застряло, надо противопоставить невероятные продвижения, которые сейчас необходимы»
[1029], — заявил фюрер. Престиж в глазах Черчилля все еще был важнее для Гитлера, чем угроза гибели восточной армии в заснеженных просторах России.
Германское командование готовило свой самый сокрушительный удар по Красной армии — окружение всего Юго-Западного фронта. Тяжелый удар. И смертельный для самого вермахта. Потому что пришлось еще на месяц отложить рывок к Москве.
Не ударить на юг Гитлер не мог — Юго-Западный фронт под командованием Кирпоноса нависал над Группой армий «Центр» и в случае ее наступления на Москву мог ударить во фланг и тыл. «Теперь даже неискушенному в военном деле человеку было понятно, что дальнейшее наступление вермахта в направлении Москвы связано с большим риском. Советские части могли ударить по флангам группы армий „Центр“, отрезать ее передовые соединения от главных сил»
[1030]. К тому же фронт сковывал группу армий «Юг», а своих сил для удара по Москве у группы «Центр» не хватало. Начальник штаба сухопутных сил Гальдер с грустью писал 11 августа: «То, что мы сейчас предпринимаем, является последней и в то же время сомнительной попыткой предотвратить переход к позиционной войне… В сражение брошены наши последние силы»
[1031]. Переход к позиционной войне означал окончательный провал планов взять Москву до зимы 1941 г. А другой возможности победить СССР не было. Избавившись от нависавшего с юга киевского выступа, а лучше и от защищавшего его Юго-Западного фронта — обязательное условие для удара по Москве. «Могилев — Киев! Это спасительная идея»
[1032], — восторженно пишет Гальдер. Но эта «спасительная идея» хоронила надежды выйти на подступы к Москве до начала осенней распутицы.
Сталин знал об угрозе фронту Кирпоноса. 19 августа главнокомандующий согласился с Жуковым в том, что продвижение немцев на Чернигов, Конотоп и Прилуки «будет означать обход нашей Киевской группы с восточного берега Днепра и окружение нашей третьей и нашей 21 армии»
[1033]. Было решено парировать угрозу с помощью контрударов. Задним числом Жуков даже рассказал историю о своем конфликте со Сталиным из-за дерзкого предложения отвести фронт. Но мы уже видели, что Жуков склонен был преувеличивать свой провидческий дар. Предложения Генерального штаба в это время исходили из контрударов по немецким клиньям, надвигающимся с севера в обход Юго-Западного фронта. Но нельзя утверждать, что Сталина не информировали об угрозе окружения и о том, что спасти фронт может только отход от Киева. Даже Буденный, который по общему признанию не проявил себя сильным стратегом в Великой Отечественной войне, просил дать возможность фронту отойти. Неужели Сталин не понимал опасности, которую видел даже Буденный? Хорошо, Сталин совсем не разбирался в военном деле. На минуту предположим. А Шапошников? Даже «вечером 15 сентября, когда окружение становилось фактом, маршал Шапошников в очередных переговорах с командующим Юго-Западным направлением говорил, что мираж окружения охватывает прежде всего военный совет ЮЗФ»
[1034]. Казалось, Сталин должен был потом наказать Шапошникова за такой очевидный просчет. Но нет, Сталин продолжал считать Шапошникова ценнейшим военным специалистом. Многоопытный маршал просто понимал, что Сталин готов пожертвовать фронтом, если не будет никакой возможности отбить немецкий удар, лишь бы оттянуть начало наступления на Москву. Отвод войск от Киева без боя означал бы стратегическое поражение с тяжелейшими последствиями. Потому что пока немцы будут завоевывать пространство Украины, они потеряют время, необходимое для взятия Москвы. Отдать без боя пространство за Киевом в августе — получить наступление на Москву в сентябре.
Увы, времена Наполеона прошли, и «кутузовская» стратегия Сталина требовала больших жертв. 15 сентября Юго-Западный фронт был окружен. Только 16 сентября Кирпонос получил право на отход. 20 сентября его штаб был разгромлен, а командующий погиб. В плен попало 650 тыс. человек. Всего в 1941 г. Красная армия потеряла убитыми, пленными и пропавшими без вести более 3 миллионов человек. Это — большинство тех, кто встал под ружье к началу войны. Но в условиях 1941 г. это не казалось слишком большой ценой. Когда вермахт повернул от Москвы на юг, план «Барбаросса» умер.
Москва и мир
Была и другая причина, по которой Сталин не мог дать Кирпоносу спасительный приказ на отход уже в двадцатых числах августа, когда обнаружилось опасное наступление противника на северном фланге Юго-Западного фронта. Именно в это время Сталин вел напряженные переговоры с Западом. Помощь экономически развитых стран очень пригодилось бы в эти тяжелые месяцы. Уже в июле 1941 г. было заключено соглашение о сотрудничестве между СССР и Великобританией.
31 июля Сталин встретился с посланником президента Рузвельта Гопкинсом. Сталин уверял его в стабилизации фронта через 2–3 месяца, то есть к началу октября. Личность Сталина и спокойная обстановка в Москве произвели на Гопкинса хорошее впечатление. В этот режим можно вкладывать деньги. В августе Рузвельт находился в том же положении, что и Сталин в начале года. Он пребывал над схваткой и ждал удобного момента, чтобы вмешаться.
Тогда президент говорил своему сыну: «Китайцы убивают японцев, а русские убивают немцев. Мы должны помогать им продолжать свое дело до тех пор, пока наши собственные армии и флоты не будут готовы выступить на помощь. Поэтому мы должны начать посылать им в сто раз, в тысячу раз больше материалов, чем они получают от нас теперь. Ты представь себе, что это футбольный матч. А мы, скажем, резервные игроки, сидящие на скамейке. В данный момент основные игроки — это русские, китайцы и, в меньшей степени, англичане. Нам предназначена роль игроков, которые вступят в войну в решающий момент»
[1035]. По данным советской разведки, полученным от ближайшего окружения Рузвельта, «американцы не заинтересованы в том, чтобы втянуться в войну с Японией, что президент проявляет очень большую осторожность в введении эмбарго против Японии, ибо санкции могут ударить таким образом, что японцы вынуждены будут за нефтью двинуться в Юго-Восточную Азию, что спровоцирует войну»
[1036].
