– Но-но, разбаловались! Не вздумайте стянуть перчатки!
Чэн Синь действительно хотелось сдернуть перчатки и ловить снег голыми руками. Как было бы хорошо ощутить его прохладу, увидеть, как хрустальные снежинки растают, согретые теплом ее ладоней… Но, конечно же, у нее хватило здравого смысла не поддаться порыву. Азотно-аммиачные снежинки имели температуру —210 градусов Цельсия. Если бы Чэн Синь сняла перчатки, ее руки стали бы твердыми и хрупкими, как стекло, и ощущение, что она на Земле, исчезло бы в мгновение ока.
– Дома больше нет, – сказал Ло Цзи, покачал головой и оперся на трость. – Наш дом теперь всего лишь рисунок.
Снегопад продлился недолго. Снежинки поредели, и пурпурный оттенок азотно-аммиачной атмосферы исчез. Небо снова стало идеально прозрачным и черным. Солнце и планеты увеличились в размерах, что означало только одно: Плутон еще больше приблизился к двумерной пропасти.
Когда снегопад прекратился, у горизонта загорелся яркий свет. Интенсивность его быстро росла и вскоре затмила затухающее двумерное Солнце. Хотя «плутониане» не могли видеть подробностей, они поняли, что это Юпитер, самая большая планета Солнечной системы, падает на плоскость. Плутон вращается медленно, а та часть Солнечной системы, которая стала двумерной, ушла за горизонт; поэтому наблюдатели думали, что не увидят коллапса Юпитера. Однако, должно быть, скорость схлопывания в два измерения нарастала.
Они попросили искина «Ореола» поискать передачи с Юпитера. ИИ смог показать лишь немногие фотографии и видео, на большинстве которых нельзя было ничего разобрать. Зато до «плутониан» дошли звуковые сообщения. Все каналы коммуникации были забиты шумом – в основном человеческими голосами, как будто оставшееся нетронутым пространство Солнечной системы заполнилось бурным людским морем. Голоса кричали, вопили, рыдали, истерически хохотали… А некоторые пели. Хаотический фоновый шум не позволял понять, что именно они пели; слышно было лишь, что голоса звучали стройно и гармонично. Торжественная музыка. Гимн. Чэн Синь спросила искина, нельзя ли послушать какие-либо официальные сообщения от правительства Федерации. Искин ответил, что все правительственные коммуникации прекратились, когда Земля стала плоской. Итак, правительство Федерации не сдержало обещания исполнять свои обязанности до самого конца.
Космолеты, пытающиеся спастись, продолжали мчаться мимо Плутона.
– Дети, вам пора, – сказал Ло Цзи.
– Летим с нами! – воскликнула Чэн Синь.
Ло Цзи покачал головой и улыбнулся:
– А смысл? – Он указал тростью на монолит: – Здесь мне намного удобнее.
– Ладно. Подождем, пока Уран не превратится в блин – так мы проведем с вами больше времени, – предложила АА. И в самом деле, какой смысл настаивать? Даже если Ло Цзи и полетит с ними на «Ореоле», это лишь отсрочит неминуемое на какой-нибудь час. Он ему не нужен, этот час. Если уж на то пошло, не будь у Чэн Синь с АА поручения, которое надо выполнить, они тоже не стали бы оттягивать неизбежное.
– Нет. Вам нужно улетать сейчас! – Ло Цзи сердито стукнул палкой о землю, отчего сам тут же подлетел вверх. – Никто не знает, насколько быстрее идет сейчас коллапс. Вы должны выполнить вашу задачу! Будем держать связь по радио – это все равно что оставаться вместе.
Чэн Синь мгновение колебалась, затем кивнула:
– Хорошо. Мы улетаем. Будьте на связи!
– Конечно. – Ло Цзи отсалютовал им тростью, повернулся и направился к монолиту. При низкой гравитации он почти летел над заснеженной поверхностью и вынужден был пользоваться своей палкой как тормозом. Женщины смотрели ему вслед, пока слегка согбенная фигура Отвернувшегося, Держателя Меча и наконец кладбищенского сторожа человечества не исчезла за дверью монолита.
Подруги вернулись на «Ореол». Яхта незамедлительно взлетела, разбрасывая выхлопом снег во все стороны. Вскоре корабль достиг плутонианской первой космической скорости, которая лишь едва-едва превышает один километр в секунду, и вышел на орбиту. В иллюминаторы и на экране монитора женщины наблюдали, как белые линии, разделенные синими и черными участками плутонианской поверхности, вновь складываются в слова «Цивилизация Земли», написанные различными алфавитами на разных языках, но только теперь их покрывал снег, делая почти неразличимыми.
«Ореол» пересек пространство от Плутона до Харона, как будто перелетел через узкий каньон – так близко друг к другу находились оба небесных тела.
По этому самому «каньону» сейчас мчались мириады звездочек – это были корабли, пытающиеся спастись. Все они двигались быстрее «Ореола». Один космолет пронесся всего в ста километрах от них, сияние его факела осветило гладкую поверхность Харона. Подруги ясно различили треугольный силуэт корабля и десятикилометровое голубое пламя, вырывающееся из сопел.
Искин объяснил:
– Это «Микены», планетолет среднего класса без замкнутой системы жизнеобеспечения. После ухода из Солнечной системы его пассажиры не протянут и пяти лет, даже если направить на удовлетворение их нужд все ресурсы корабля.
Искин не знал, что этот космолет вообще не сможет покинуть Солнечную систему. Ему, как и всем остальным, осталось жить в трехмерном пространстве не больше трех часов.
«Ореол» вылетел из «каньона» между Плутоном и Хароном и, оставив позади два темных мира, направился в открытый космос. Теперь Чэн Синь и АА видели целиком и плоское Солнце, и Юпитер, процесс перехода которого в двумерное состояние подходил к концу. Сейчас уже почти вся Солнечная система, за исключением Урана, стала плоской.
– О боже мой! – вскричала АА. – Звездное небо!
Чэн Синь поняла, что подруга говорит о картине Ван Гога. И в самом деле, то, что представилось сейчас их глазам, походило на живописное полотно. Картина Ван Гога, какой ее помнила Чэн Синь, была едва ли не идеальным отображением плоской Солнечной системы! Все пространство занимали гигантские планеты; они, казалось, были намного больше, чем промежутки между ними. И все же необъятность планет нисколько не придавала им ощущения материальности, прочности. Скорее они выглядели как завихрения в пространстве-времени. В этой странной вселенной каждая часть космоса текла, закручивалась, металась между безумием и ужасом, словно неистовое пламя, исходящее не жаром, а холодом. Солнце и планеты – все материальное, все сущее – казалось лишь галлюцинацией, порожденной возмущением пространства-времени…
Чэн Синь сейчас стало понятным то странное чувство, которое каждый раз возникало в ней при взгляде на полотно Ван Гога. Всё на картине – деревья, словно охваченные пламенем, дома и горы в ночи – имело глубину и перспективу, но звездное небо над ними утеряло трехмерность.
Совсем как та картина, что висела сейчас в космосе, «Звездная ночь» была двумерной.
Но как смог художник написать такое в 1889 году?! Возможно ли, что во время второго приступа безумия он при помощи одного только своего духа и отягощенного бредом сознания перенесся через пять столетий и увидел то, что видели сейчас Чэн Синь с АА? Или, может быть, все было наоборот: Ван Гог прозрел будущее, и вид этого Страшного суда стал причиной его безумия и последующего самоубийства?
