Точно в таком же положении оказался и южносунский посол Пэн Да-я, прибывший ко двору великого хана Угедея в 1233 г. Пэн Да-я пишет в своем отчете: «Что касается их государственных запретов, то [они таковы]: если [кто-либо] станет копать землю после вырастания травы или, оставив огонь, зажжет траву, то казнят [всю] его семью [вместе с ним]. Если [кто-либо] подберет утерянное, наступит на порог, ударит кнутом по морде коня или, связавшись]с кем-нибудь], сбежит к нему для разврата, то казнят его самого. Если [кто-либо] подавится во время еды или если [у него] пойдет кровь изо рта или носа, то обвинят [его] в том, что у него на сердце не чисто. Если окажется, что [кто-либо] находится за войлочной стеной [юрты татарского владетеля], то призывают его к ответу за намеренье совершить покушение на жизнь татарского владетеля. Если [кто-либо], едущий верхом навстречу [кому-нибудь], проедет слева от него, то говорят, что он желает ему добра; если при угощении человека мясом [он] возьмет его левой рукой, то говорят, что он желает зла тебе. Если кто-либо, наливая айран, выльет весь, перевернув посуду вверх дном, то говорят, что у него прервется род. [Татары] после удара молнии или пожара бросают все свое имущество и скот и бегут; возвращаются только по истечении целого года. Как [я, Сюй] Тин видел, татары каждый раз, услышав гром, непременно закрывают уши и гнутся до земли как бы укрываясь»
. Место, пораженное молнией, становилось запретным, скот бросали на произвол судьбы, а люди должны были пройти обряд очищения и на год становились изгоями. Интрига сюжета в том, что, как стало известно францисканцам, небесный огонь упал в местности, предназначенной для коронации Гуюка. Что означало для монголов такое происшествие объясняют сведения Джувайни: «В Ясе записано, и есть у монголов обычай, что в весеннее и летнее время никто не может сидеть в воде днем, или мыть руки в ручье, или набирать воду в золотые и серебряные сосуды
[27], или раскладывать на земле выстиранную одежду; поскольку они верят, что такие действия усиливают гром и молнию. Ибо в стране, где они живут, дожди идут по большей части с начала весны до конца лета, и раскаты грома таковы, что, когда он грохочет, “они вкладывают свои пальцы в уши от ударов грома, боясь смерти”, а молния вспыхивает так ярко, что “готова отнять их зрение”; и было замечено, что когда сверкает молния и грохочет гром, они становятся “немы, словно рыбы”. Каждый год, когда в одного из них ударяет молния, они изгоняют его племя и его семью из числа других племен на трехлетний срок, в течение которого они не имеют права находиться в ордах царевичей. Точно так же, если поражается животное в их стадах и отарах, изгнание длится несколько месяцев. И когда случается такое, они не едят никакой пищи до конца месяца и, как происходит у них во время траура, устраивают праздник в конце месяца» (Джувайни. I. 162).
Какую сферу жизни средневековых монголов регулировали названные предписания? Речь идет о системе магических запретов, связанных с регулирующей функцией священного Неба. В тюрко-монгольской политической мифологии Небу приписывались регулирующая и карающая функции
, что позволяет ввести тему запретов в контекст мироустроительных законов. Монгольские царедворцы, призывая францисканцев соблюдать странные предписания, на самом деле призывали их оказывать почтение священному Небу, которое было покровителем монгольских ханов. Значение символов имперской мифологии осталось для францисканцев тайной за семью печатями. Они осознавали значимость предписаний, но не понимали их смысла.
Францисканцу Вильгельму де Рубруку, странствовавшему по Монголии в 1255 г., удалось установить связь между запретами и небесным гневом. Согласно наблюдению Вильгельма, монголы «одежды никогда не стирают, потому что говорят, что тогда гневается Бог и что будет гром, если их повесить сушить. Они даже бичую г тех, кто стирает, и у них [одежду] отнимают. Они боятся грома сверх меры, тогда прогоняют всех чужих и закутываются в черные войлоки, в которых прячутся, пока не пройдет гроза» (Itinerarium. VII. I). Эту картину подтверждают сведения Рашид-ад-дина об обычаях монголов из местности Баргу: «Если кто-нибудь снимет с ноги войлочный чулок и захочет высушить [erol на солнце, то случится та же самая беда [то есть это вызовет грозу]. Поэтому, когда они сушат [свои] войлочные чулки, то закрывают верхушку шатра и сушат их в шатре. У них эти приметы проверены, и [они] исключительно свойственны этой стране. Так как в этих пределах случаются частые грозы, которые для жителей являются огромным бедствием, то последние это происшествие ставят в связь с каким-нибудь дурным явлением» (Рашид-ад-дин, Т. I. Кн. 1. С. 156–157). Дурные явления вызываются вредоносной магией.
Описание следующей ситуации вносит ясность в наши построения. Даосский монах Чань-Чунь в беседе с Чингис-ханом говорил ему, что слышал, будто подданные его летом не моются в реках, не моют платья, боясь вызвать грозу. Любопытно, что в этой ситуации Чингис-хан задает мудрецу вопрос о громе. «Хан спросил учителя о громе. Он отвечал: “Горный дикарь слышал, что подданные твои, летом, не моются в реках, не стирают платья, не делают войлоков и запрещают собирать на полях грибы; все для того, что боятся небесного гнева; но это не составляет уважения к небу”» (Си ю цзи, с. 333). Чань-Чунь отметил поразительное (с точки зрения китайца) несоответствие между высокой идеей о регулирующей роли Неба и весьма странными бытовыми запретами, увязанными с этой идеей. Кажется очевидным, что даосский мудрец и монгольский император обсуждали не суеверия кочевников, а некие весьма значимые предписания, о соблюдении которых Чань-Чуня, скорее всего, предупредили, так же, как и францисканцев. Император и даос говорили о воле Неба.
Сведения о небесном огне, поразившем табуны царевича Гуюка, реального претендента на монгольский престол, указывали на недолговечность этой политической фигуры, что и обнаружилось в скором времени. Францисканцы не поняли этого намека.
Ретроспективное описание из китайской хроники «Ганму» указывает на злочасную судьбу Гуюка, чьи потомки проиграли своим политическим соперникам. Те, в свою очередь, изобразили полное неприятие Небом фигуры Гуюка. «Восьмое лето, Сюй-шен. В третий месяц монгольский государь Гуюк скончался. Ханша Улухай-эси объявлена правительницей. Гуюк скончался сорока трех лет от рождения в урочище Ханаер; в храме предков назван Дин-цзун. В это время в государстве была великая засуха. Вода в реках совершенно высохла; в степях выгорали травы. Из лошадей и рогатого скота пало более 4/10 частей. Люди не имели средств к пропитанию. Князья и другие владельцы посылали людей в провинции для разных поборов, или в Западный край к хойхорцам требовать жемчуг и дорогие камни, или к Восточному морю за соколами и кречетами. Гонцы один за другим скакали, на станциях ни днем ни ночью не было покою. Силы народа совсем истощились»
.
