Имеющийся у нас фрагмент этого евангелия начинается словами: «Но ни один иудей не омыл своих рук, ни Ирод, ни кто-либо из его судей. Поскольку они не хотели совершить омовения, Пилат встал». Это примечательное начало по двум причинам. Оно свидетельствует о том, что непосредственно перед этим фрагментом в евангелии говорилось о Пилате, умывающем свои руки, а этот сюжет известен в Новом Завете только по Евангелию от Матфея. И в этом начале отчетливо проявляется отличие от описания Матфея, который ни слова не говорит о чьем-либо отказе умыть свои руки. Здесь же Ирод, «правитель иудеев», и его иудейские судьи (в отличие от римского наместника Пилата) отказываются объявить себя невиновными в крови Иисуса. Уже в этом проявляется важная особенность всего повествования, в том смысле, что здесь скорее иудеи, чем римляне, ответственны за смерть Христа. Это фрагментированное евангелие имеет гораздо более активную антииудейскую направленность, чем любое из тех, что вошли в Новый Завет.
Далее повествуется о просьбе Иосифа (Аримафейского) отдать ему тело Христа, о глумлении над Иисусом и о Его распятии (такая последовательность событий приведена у автора. — Прим. редактора). Эти рассказы и похожи, и не похожи на те, которые мы читаем в канонических евангелиях. Например, в стихе 10 говорится, как и в остальных евангелиях, что Иисус был распят между двумя разбойниками; но далее мы находим необычное утверждение: «Он не сказал ни слова, так, словно не испытывал никакой боли». Это последнее утверждение вполне может быть воспринято в докетском смысле — возможно, потому и казалось, что Иисус не испытывает боли, что Он действительно не испытывал ее. Другой ключевой стих мы находим в описании приближения смерти Иисуса; Он произносит «моление об оставленности» в словах близких, но не идентичных тем, что мы находим в рассказе Марка: «Сила моя, сила, зачем покинула меня!» (ст. 19; ср. Мк 15:34); затем говорится, что Он был вознесен, хотя тело Его и осталось на кресте. Оплакивает ли здесь Иисус исход Христа из своего тела перед его смертью, в соответствии, как мы уже видели, с представлениями христиан-гностиков?
После смерти Иисуса источник повествует о Его погребении, а затем, от первого лица, о горе Его учеников: «мы постились и сидели, скорбя и оплакивая Его, ночь и день, до самой Субботы» (ст. 27). Как и в Евангелии от Матфея, иудейские книжники, фарисеи и старейшины попросили Пилата поставить стражу у гроба. Однако это евангелие отличается гораздо более тщательной проработкой деталей. Называется имя старшего центуриона — Петроний; он, вместе с другими стражниками, приваливает камень ко гробу и запечатывает его семью печатями. Затем они разбивают свою палатку и становятся караулом.
Далее следует, пожалуй, самый поразительный отрывок этого повествования — фактически описание Воскресения Христова и исхода Его из гроба; этих сведений нет ни в одном из ранних евангелий. Толпа приходит из Иерусалима и его окрестностей, чтобы посмотреть на гроб. Ночью они слышат ужасный шум и видят, как разверзаются небеса; в великом сиянии спускаются два мужа. Камень сам собой откатывается от гроба, и два мужа входят в него. Солдаты, стоящие на карауле, будят центуриона, который выходит, чтобы посмотреть на невероятное зрелище. Из гроба выходят три мужа; головы двух из них достигают небес. Они поддерживают третьего, чья голова «простиралась выше небес», а за ними… сам по себе движется крест. Затем голос с небес произносит: «Ты проповедовал спящим?» Крест отвечает: «Да» (ст. 41, 42).
Гигантский Иисус, двигающийся и разговаривающий крест, — вряд ли это можно назвать взвешенным повествованием, в котором особое внимание уделяется человеческим свойствам Христа.
Стражи бегут к Пилату и рассказывают ему обо всем, что произошло. Иудейские первосвященники из страха, что иудеи забьют их камнями, когда поймут, что сделали, приговорив Иисуса к смерти, умоляют его, чтобы он сохранил случившееся в тайне. Пилат приказывает стражникам молчать, но только после того, как напоминает первосвященникам, что именно они виновны в распятии Христа, а не он. На рассвете следующего дня, не ведая о том, что случилось, Мария Магдалина со спутницами идет к гробу, чтобы позаботиться о более достойном погребении тела Иисуса, но гроб пуст, если не считать посланца небес, который сообщает ей, что Господь воскрес и ушел. (Это единственное место в повествовании, где упоминается Мария Магдалина; здесь ничто не говорит о том, что она имела «особые» отношения с Иисусом.) Рукопись кончается на середине рассказа о явлении Христа некоторым из учеников (возможно аналогичного тому, что мы находим у Иоанна, 21:1-14): «Но я, Симон Петр, и Андрей, мой брат, взяли наши сети и отправились к морю; и с нами был Левий, сын Алфея (он же евангелист и Св. апостол Матфей), которому Господь…» (ст. 60). Здесь рукопись обрывается.
Этот текст называют Евангелием Петра именно из-за этой последней строки: она написана от первого лица кем-то, выдающим себя за Петра. Но совершенно очевидно, что она не могла принадлежать руке Симона Петра, поскольку рукопись датируется началом второго столетия (отсюда и преувеличенная антииудаистская направленность текста, о которой говорилось раньше), то есть появилась намного позже смерти Петра. Тем не менее это одно из древнейших неканонических описаний последних земных дней Христа. К несчастью для доказательств Лью Тибинга, в нем не выдвигаются на первый план человеческие свойства Христа и ничего не говорится о близости Иисуса и Марии, тем более об их браке. Просто Мария была первой (вместе со своими спутницами), кто пришел ко гробу после смерти Иисуса, — так же как и в Евангелиях, входящих в Новый Завет.
Разумеется, Лью Тибинг не ссылается непосредственно ни на Евангелие детства Фомы, ни на Евангелие Петра, известные еще до открытия библиотеки Наг-Хаммади, но он упоминает гностические евангелия, содержавшиеся в этой находке. Подтверждают ли эти сравнительно недавно обнаруженные евангелия его тезис о человеке Иисусе, женатом на Марии Магдалине?
Коптский Апокалипсис Петра
Одним из наиболее интересных свидетельств о смерти Иисуса оказывается среди рукописей Наг-Хаммади текст, называемый не евангелием, а апокалипсисом (т. е. откровением); он также якобы принадлежит руке Петра, хотя и здесь это псевдоним. Самой примечательной особенностью этого текста является то, что это гностический документ, явно написанный в возражение тем христианам, которые боролись с гностицизмом, — то есть тем, которые впоследствии решали, какие книги включить в канон Нового Завета. Однако оказывается, что вместо того чтобы выступать против их представления о Христе как об исключительно божественном существе, документ оспаривает их утверждение о том, что Христос был человеком. То есть эта книга идет абсолютно вразрез с утверждениями Лью Тибинга о том, что гностические евангелия изображают Иисуса больше человеком, чем Богом.
Эта книга начинается с поучений «Спасителя», который сообщает Петру, что многие будут лжепророками, «слепыми и глухими», извращающими истину и проповедующими то, что является пагубным
[18]. Петру же дано будет тайное знание, то есть гнозис (Коптский Апокалипсис Петра 73). Иисус продолжает, говоря Петру, что его противники — «без понимания» (то есть без гнозиса). Почему? Потому что «они привержены имени мертвого мужа»
[19]. Другими словами, они думают, что именно смерть человека Иисуса имеет значение для спасения. Для этого автора те, кто говорит такое, «хулят истину и проповедуют учение гибели» (Коптский Апокалипсис Петра 74).
