Между тем, насколько мы помним, в оригинале всё несколько менее определенное: «Сегодня 14 июля, как будто бы, я выезжаю», менее литературное и менее грамотное: «Настроение очень хорошее. Все мысли направлены к тому, чтобы как можно лучше выполнить поставленную цель».
Но чему тут удивляться? Виктор спешил, волновался — он лучше всех понимал, насколько опасная работа ему предстоит. Нацистские «экзаменаторы» — а «экзамен», в чем у него не было никаких сомнений, будет продолжаться весь период «долгосрочной командировки» (так в разведке называется поездка за рубеж на длительное время) — и в случае ошибки ему не станут предлагать «второй билет», но постараются как следует проверить весь «уровень его знаний». Как они проверяют, было уже хорошо известно.
В общем, думается, что текст письма в Ленинград явно отредактирован — уж слишком много в нем какой-то казенной патетики, которая, заметим, напрочь отсутствует в его послании жене… Тем более что, как мы уже сказали, письмо Зинаиде, помещенное в книге, «причесано» весьма основательно — причем без всякой на то необходимости.
Ладно, не это главное — нам бы, во-первых, понять, куда эвакуировались жена Лягина и его сын, а во-вторых, разобраться, где были в то время мама Виктора, его сестра и дочь. В письме жене он пишет: «Где наши ленинградцы, я еще не знаю…», тогда как Анна Александровна в своем интервью, данном более чем четверть века спустя после описываемых событий, утверждала:
«Я его не провожала на юг. Когда началась война, мы были в Ленинграде, а Витюша в Москве. За час до отъезда в Николаев он позвонил мне из Москвы и сказал, чтобы я забирала Татку и эвакуировалась из Ленинграда… Это, говорит, мой приказ. Дети должны жить. Ну что же, я выполнила этот его приказ»
.
Может быть, и так… А может, Анна Александровна ошибается, и лягинский «приказ» об эвакуации поступил к ней несколько раньше, чем 14 июля. Но кто сейчас об этом точно знает?
…Сослуживцы, провожавшие Виктора на вокзал, рассказывали, что, когда поезд уже набирал ход, он крикнул им с подножки вагона: «Если не вернусь — детей берегите!» Лягин очень любил своих детей Витю и Таточку, всю свою семью.
Глава девятая
ЖИЗНЬ НА ПОРОГЕ БЕССМЕРТИЯ
Повторим те самые слова, которыми закончили предыдущую главу, — Виктор Лягин очень любил своих детей, свою семью. И очень по ним скучал. Вот почему, наверное, добравшись в конце концов до Киева 19 июля, он уже на следующий день уселся за длинное, подробное и обстоятельное письмо. Письмо большое, но его стоит привести целиком:
«Здравствуйте, дорогие: сыночка, Зиночка и Матильда Андреевна!
Надеюсь, что вы уже получили мое первое письмо и знаете о моем отъезде. Кое-как добрался до Киева. Ехали мы на автомашине через мои родные края. (Вполне возможно, что поездом Лягин ехал не дальше Калуги, где его встретили товарищи из областного УНКГБ. — А. Б.) Всё изменилось до неузнаваемости. Никто из наших, конечно, не в состоянии был узнать старых селений и городов.
Будешь писать маме, напиши, что я был в Жуковке, Ржанице, Бежице и Брянске. Все эти места стали центром промышленности и все без исключения по несколько раз в день бомбятся немцами, особенно Алсуфьевка.
За четыре дня своего путешествия несколько раз был свидетелем бомбежек. За день пребывания в Брянске было две бомбежки. Не скажу, чтобы было очень страшно. Немцы бомбить не умеют. Так, например, из 30 бомб, сброшенных под Брянском, только 4 попали в цель, убив 4-х человек. Остальные бомбы легли далеко от цели. От всех этих бомбардировок много больше паники, чем действительного урона.
То же самое и в Киеве. Киев бомбили несколько раз. С хитростью и без хитрости, с упрямым желанием разрушить мосты, соединяющие Киев с левым берегом, и просто так попугать жителей. В результате же всех бомбежек разрушено три дома и один цех одного завода…
Я живу в Киеве второй день, и я абсолютно не вижу каких-либо видимых изменений, вызванных войной. Правда, на улицах большое количество военных, многие из них крепко “вооружены”. Нашлись молодчики, навесившие на себя по паре, тройке пистолетов разных систем и калибров, через плечо ленты, набитые патронами, и на поясе — по паре гранат. Недалеко от Киева имеется большая группа противника, но не главные силы, главные силы далеко от Киева, и их с успехом сдерживают наши войска.
Был я также в Рославле и под Смоленском, там дело обстоит серьезнее. Но и там успех решается не столько силой противника, сколько еще недостаточной организованностью с нашей стороны. Некоторые объяснения этому обстоятельству могут быть найдены в нашей еще неопытности ведения войны по сравнению с системой, которая проверена и исправлена в опыте 2-х летней войны.
Проезжая через населенные пункты, мы останавливались кушать. Встречаясь с местным населением, беседовали на военную тему. Во время этих бесед у меня часто наворачивались слезы — любовь и преданность к Советской родине и глубокая ненависть к врагу проявлялась в этих беседах. Одна какая-то старушка во мне нашла большое сходство с ее сынком Федей. С плачем она пожимала мне руку…
Посмотрел на наши поля и нивы. Видел брянские, орловские, белорусские, украинские. До чего богатый урожай! Душа кровью обливается, когда вспоминаешь, что большая часть этого добра должна погибнуть. Народ идет на жертвы сознательно, с жалостью, с чувством полного понимания обстановки, жгут свои хаты, уничтожают скот. Конечно, это стоит больших усилий и переживаний, чтобы уничтожить свое добро, создаваемое их прадедами, дедами или ими самими. Все в один голос заявляют: “Ну, это ничего, наживем новое — лишь бы Гитлера разбить”.
Наверное, сегодня уезжаю дальше. С места своего назначения рассчитываю еще написать Вам пару строк.
О здоровье и жизни Вашей на новых местах спрашивал в письме, буду надеяться, что все обстоит благополучно. Наладила ли связь с мамой и Аней, а также с Соней? Напиши мне письмо через наркомат в адрес Упр. НКГБ гор. Николаева (Украина). Напиши о Витьке, о себе и обо всех наших.
Крепко Вас целую
Ваш (подпись)»
.
Судя по подписи, письмо это — как и ряд последующих — отпечатано на машинке. В данное время оно хранится в Николаевском музее, и потому мы обращаемся к тексту в книге, написанной его заведующей.
Нет, видимо, смысла объяснять, что это послание было отправлено не обыкновенной почтой, а по линии «конторы» — это гарантировало быструю и надежную его доставку, а также и то, что письмо не будут читать те, кому это не надо. Разумеется, соответствующую цензуру оно проходило — война есть война, — но читали свои люди, знавшие, что автор может написать несколько больше, нежели обыкновенный «корреспондент», как тогда называли отправителей и получателей почтовой корреспонденции.
Ведь в этом письме сказано очень много — не только о том, что происходило вокруг Виктора Лягина, но и о нем самом, видно, как открывается здесь его душа — истинного патриота и человека из народа, готовящегося принести себя в жертву во имя этого народа, во имя своей Родины. Ведь Лягин, в отличие от романтически настроенных комсомольцев, только что оставивших школьную парту и стремившихся отправиться во вражеский тыл со специальным заданием (а таких было немало, и самый яркий пример — Зоя Космодемьянская, служившая в военной разведке), прекрасно сознавал, что его ждет. Профессиональный разведчик, он, думается, имел достаточное представление об абвере и гестапо, об их эффективности и методах работы — не только по поиску вражеских для них агентов, но и по организации допросов, получению информации… И здесь, в отличие от Америки, не будет никакого дипломатического прикрытия, и в консульство за помощью не побежишь, а в качестве многоопытного резидента, который всегда поможет найти выход из трудной ситуации, — только ты сам.
