Вот вам и «причерноморский курорт»! Тут уж было совершенно не до отдыха — особенно «специалистам» из гестапо и абвера. Они тщательно «перетрясли» весь обслуживающий персонал аэродрома, в том числе, разумеется, допрашивали и Сидорчука — и, невзирая на все его алиби, допрашивали вроде бы «с пристрастием» — но при всем своем старании никого, кроме вышеназванного Григория Кречета, «зацепить» не смогли. Гитлеровцы искали подрывников и по всему городу, наводнив своими агентами все, так сказать, людные места типа базаров и барахолок, агентов «подводили» ко всем, кто мог представить хоть какой-то оперативный интерес для спецслужб, но всё было напрасно… «В наказание» в городе было повешено десять совершенно случайных местных жителей. Невинно пострадавших людей, конечно, очень жалко — но кто скажет, сколько народу мог уничтожить каждый из сгоревших самолетов? И вообще, на войне подобная арифметика неуместна — тут свои законы, свои правила, а точнее, свой, как это сейчас называется, «беспредел».
Также в целях обеспечения безопасности из обслуги спешно восстанавливаемого аэродрома были уволены все местные жители, замененные гражданами рейха. Нужно ли объяснять, что подобное «кадровое решение» было только на руку Александру Сидорчуку? Оставшись без работы, он был «вынужден» устроиться сторожем на нефтебазу. Как говорится, «пустили щуку в реку».
…Самая крупная диверсия в истории николаевского подполья так и осталась не раскрыта гитлеровцами.
«Благодарные жители Николаева установили после войны громадный камень в память о подвиге Сидорчука. Надпись на камне гласит: “На этом месте 10 марта 1942 года чекист-разведчик Александр Сидорчук совершил одну из крупнейших диверсий против немецких оккупантов”»
.
* * *
Не нужно, однако, считать, что в Москве могли позабыть о потерявшей связь с Центром нелегальной резидентуре «Маршрутники». Об этих людях там прекрасно помнили, причем не только как о сотрудниках, выполняющих сложнейшее, ответственнейшее и очень опасное задание за линией фронта, но и просто как о своих коллегах, о друзьях…
…Насколько нам известно, Виктор Лягин, отправляясь в командировку «на юг», наказывал своей сестре как можно скорее уезжать из Ленинграда. Человек его профессии иллюзий относительно дальнейшего развития событий не питал: крайне невыгодное географическое положение Ленинграда обусловливало тревожные прогнозы относительно судьбы города, опасность того, что гитлеровцы могут скоро к нему подойти, и даже то, что он может оказаться отрезанным от страны. Думается, что возможность оккупации Ленинграда гитлеровцами Виктор отрицал категорически — иначе бы он не рвался в Николаев, а ждал возможности «работать» в этом городе, фактически ставшем для него родным. (Слово «работать» взято в кавычки по причине специфики данного рода деятельности.)
В начале июля Анна Александровна с детьми — десятилетней племянницей, то есть дочкой Виктора Татой и своим девятилетним сыном Юрой — поездом доехала до Москвы, перешла с Ленинградского вокзала на Ярославский, добралась до Ярославля, откуда и отправилась в Алма-Ату, где проживал ее старший брат Николай Александрович Лягин, инженер-строитель, возводивший, кстати, алма-атинский оперный театр.
Уже довольно скоро столицу Казахстана наводнили эвакуированные из Европейской России. Устраивались они кто как и где мог, без особых претензий, по принципу «в тесноте, да не в обиде». Наши обычные граждане свои права знают достаточно плохо, да и по начальству ходить не любят… Вот и Анна Александровна как остановилась у брата, так и жила с родственниками и детьми в весьма стесненных условиях, утешаясь тем, что другим приходится гораздо хуже…
В один из весенних дней 1942 года она отправилась на базар — не то купить что-то, не то, скорее, продать или обменять что-либо из своих вещей. И надо же было так случиться, что на этом самом базаре она, совершенно, разумеется, неожиданно, повстречалась с Лилией Фитиной — женой начальника разведки Павла Фитина, с которым, как мы помним, Виктор в свое время не только учился, но и дружил. Поэтому и женщины оказались между собой знакомы. Фитина возвращалась откуда-то самолетом в Москву и, оказавшись в Алма-Ате буквально на несколько часов, отправилась на рынок за свежей клубникой. (Только не нужно делать скоропалительных выводов, что, мол, тут война — а генеральша на рынок за клубникой ходит! Ну, оказалась она в Алма-Ате, где в это время клубнику и дворничихи покупали, и пенсионерки — ей-то почему нельзя?) Наверное, разговор двух женщин был достаточно коротким — у каждой из них были свои заботы, да и Лилии надо было спешить на самолет. «Как там Павел? Про Виктора что-нибудь слышали?» — «Нет, ничего… Ну а как вы тут?» — «Как видите… Да кому ж теперь легко?» На том, очевидно, они и расстались.
Но уже через два-три дня к дому, где проживала Анна Александровна, вдруг подъехала целая кавалькада строгих черных автомобилей. На первом, огромном ЗИСе, приехал сам нарком внутренних дел Казахстана, который выразил глубокие и самые искренние извинения — мол, простите, не знали, что вы здесь! — после чего Анне Александровне были вручены ключи от квартиры, куда на одном из тех черных автомобилей сразу же перевезли и ее с ребятами, и все их немногочисленные пожитки. Семья была поставлена на довольствие, положенное семьям руководящих работников НКВД.
Вот такой эпизод остался в памяти семьи Лягиных…
Можно считать, что это мелочь. Но она показывает и то, как ведомство относилось к своим сотрудникам, и то, как конкретные люди относились к своим друзьям. Очевидно, возвратившись в Москву, Лилия Фитина поспешила рассказать мужу про встречу на алма-атинском базаре, а Павел Михайлович при первой же встрече с наркомом — а общались они ежедневно и не по одному разу — доложил обо всем Берии, который (чувствуется его тяжелая рука!) тут же позвонил народному комиссару внутренних дел Казахстана, дав ему четкие указания…
Хотя если подходить формально (а подобный подход бытует у нас сплошь да рядом), то в данном случае никто ничего не должен был делать. Это же не семья Лягина, а, говоря казенным языком, «семья, в которой проживает его дочь от первого брака». Но в службе государственной безопасности, как мы можем понять, над формальностями не очень задумывались — сотрудник выполнял задание во вражеском тылу, а значит, в его собственном «тылу» всё должно было быть спокойно и надежно. Вот только сообщить об этом резиденту Лягину было, как мы знаем, невозможно по причине отсутствия связи…
* * *
Восстановить связь с Москвой было жизненно необходимо.
«И Лягин принимает единственно верное решение — отправить через линию фронта одного из членов своей группы. Выбор пал на Павла Платоновича Луценко. (Как мы помним, старший лейтенант госбезопасности Луценко, подрывник и минер по своей «основной специальности», теперь трудился вальцовщиком теста на макаронной фабрике. — А. Б.) Лягин напутствовал Петра Луценко в квартире учительницы средней школы Зинаиды Кузьминичны Дзюриловой. “Золотой человек, — говорил о ней Павел Платонович. — Двух малых детей имела, а судьбу свою связала с нами, подпольщиками. Вот и в тот день, вижу, Зина волнуется: в ее квартире — руководитель николаевского подполья, наш Батя, за жизнь которого отвечает каждый из нас. Успокаиваю ее — дом охраняют друзья. Они видны из окна и о возможной опасности мы сразу будем знать…”»
.
