Семен Годунов был как раз из тех, кто всегда и везде заговоры видят. Возможно, на него так должность его повлияла, а быть может, наоборот, на место главы Разбойного приказа он попал за эту свою способность. Бросался как пес на любую тень, что ему под каждым кустом мерещилась. Изредка и хватал кого-нибудь, а чаще зазря зубами щелкал, рассекая воздух. Бывало, что и не на того бросался, вот как на Мстиславского, к примеру. Ну какой из него глава заговора? Он же еще глупее отца своего, вечного перевертыша. Я, конечно, мог указать Семену Годунову истинного главу заговора, но это, как вы знаете, не в моем обычае — доносительство я не принимаю даже из самых высших и лучших побуждений. Да и что бы это изменило?
Но вот передушить всех бояр своими собственными руками — такая мысль у меня неоднократно в те недели возникала. Я человек мирный и незлобливый, но, когда дело касается благополучия нашего рода и державы Русской, зверю уподобляюсь. Ничего не могу с собой поделать, это, наверно, дедовская кровь вдруг бурлить начинает и разум застилает. Хорошо еще, что это случается редко и быстро проходит, а то даже не знаю, чего бы я мог в жизни своей наворотить.
Очень зол я был на бояр. Своевольничать горазды, а как дело до спасения державы дошло, то и сделать ничего не могут. Худо-бедно справляются с делами управления только тогда, когда над ними царь есть, который благословение Небес обеспечивает, когда никаких бедствий на страну не обрушивается, казна полна, а народ и войско хотя бы в большинстве своем пребывают в смирении и подчинении, то есть колесница государственная крепко сбита, а оси хорошо смазаны. Тут они горделиво держат вожжи в руках и несутся во весь опор по прямой, накатанной дороге — невелика заслуга! Но, если что поскрипывать начнет или, не дай Бог, колесо на ходу отваливаться, они своими действиями неумелыми и суетливыми крушение только ускоряют. Ведь возница опытный, правильно сместившись, и на одном колесе проедет, они же наваливаются всей своей тяжестью на поврежденную часть и мигом оказываются в канаве придорожной.
Нет, каждый из них сам по себе, по крайней мере, некоторые из них, достаточно крепки и сильны, но вместе — стадо баранов. Вспомните времена ихней земщины. Чтобы Ивана от власти отстранить, у них сил достало, но потом Иван, имея поначалу всего тысячу телохранителей-опричников, принялся щелкать их как орехи. И, не появись тогда на поле битвы князь Симеон с призванными им татарами да турками, дощелкал бы всех без остатка. Все правильно, стаду баранов вожак нужен, боярам — царь. Царь-то был, но уж больно неопытен и юн был Федор, выпало бы ему хоть немного времени, чтобы утвердиться на троне, глядишь, и выправил бы государственную колесницу, сплотил бы бояр и указал бы им, куда двигаться и что делать, Господь бы надоумил. А без таких указаний четких бояре растерялись.
Если и был заговор боярский, то совсем другого сорта, чем говорил Семен Годунов. Мне иногда казалось, что бояр заговорили! Отняли у них ворожбой волю и остатки разума. Ведь за те последние сорок дней, что прошли со дня смерти царя Бориса и воцарения Федора, они ничего не сделали, абсолютно ничего.
Сейчас, по прошествии времени, я лучше понимаю их действия, точнее говоря, бездействие. Для того чтобы противостоять самозваному царю, нужно было войско, а его-то и не было, и взять его было неоткуда. Большая часть служивых людей из ближних земель русских была уже призвана, ведь под Кромами находилось до восьмидесяти тысяч — сила великая даже по русским меркам. Да и опасно было призывать новое ополчение, потому что измена распространялась быстрее морового поветрия. Даже те войска, которые сохранили верность царю Федору в день бунта под Кромами, были с червоточинкой, уверенности в том, что они будут храбро сражаться, а не побегут, как в тот день, не было никакой.
Можно было побежать самим. Я бы легко обосновал это решение тяжкое множеством примеров исторических. Многие бояре предлагали двинуться на север, в Ярославль, и при необходимости дальше, в Вологду. Северные земли, по донесениям наместников, еще сохраняли верность династии, там можно было попытаться собрать войско и укрепиться. Вельский, по своему обыкновению, предложил самый решительный план: бежать через Нижний Новгород в Сибирь, куда измена за дальностью расстояния не успела дойти. Но мне показалось, что он просто хотел посмеяться над царем и боярами.
Федор все эти предложения отмел с истинно царским величием.
— Положимся во всем на волю Господа! — возгласил он и в эту минуту стал удивительно похож на своего деда, святого царя Федора.
* * *
Да, кроме как на Господа, надеяться было не на кого и не на что. Казалось, что вся верхушка страны не только не сомневалась в окончательном поражении, но и смирилась с ним. Мне оставалось только молиться и следить за происходящим. Не в Москве, в Москве ничего не происходило, а за ее пределами.
Сделать это было нелегко. Власти пошли на шаг необычайный — закрыли Москву, отгородившись стеной от враждебной, как им казалось отчасти справедливо, страны. Как это закрыли, удивитесь вы. Очень просто, как, к примеру, во время морового поветрия. Гм, недавно я, кажется, говорил, что измена распространялась по стране быстрее морового поветрия. Получается, ничего необычайного в действиях Думы боярской не было, более того, все правильно они делали. Странно получается… Эдакая иезуитская казуистика, это слово такое иностранное, объяснять не буду из-за недостатка времени.
И относительно стены никакого преувеличения нет, в Москве их, благодаренье Богу и стараниям Бориса Годунова, целых несколько поясов с немногими воротами, охранять легко — мышь не прошмыгнет! Мышь-то, может быть, и не прошмыгнет, но слухи — субстанция эфемерная, она-то всюду просочится. Слухи были, и, как обычно, на любой вкус. Начиная с того, что там, где проходил новоявленный и самозваный царь, немедленно начинали течь молочные реки в кисельных берегах, до того, что в тех же самых местах начинали течь кровавые реки посреди курганов из голов человеческих. Я уж потом догадался, а точнее, узнал доподлинно, что самые гнусные слухи исходили непосредственно из головы или другой части тела Семена Годунова, так он надеялся отвратить народ московский от измены. Что при этом он доносил царю, мне неизвестно, думаю, что нечто совсем противоположное, потому что Федор во все эти томительные дни сохранял удивительное спокойствие. Боярам же Семен Годунов не доносил вообще ничего, подозревая их всех без изъятия в заговоре.
Так что слухи не могли удовлетворить моего любопытства и я пошел на поклон к Семену Годунову, попросил его показать мне официальные и тайные донесения, которые стекались к нему с разных концов страны. Возмущенную гордость я смирил напоминанием, что в свое время, в ситуации, не менее критической и безвыходной, ходил же я на поклон к Малюте Скуратову — хрен редьки не слаще! Семен Годунов долго сверлил меня своими маленькими глазками, выискивая на моем чистосердечном лице злодейскую мету, но отказать не посмел.
Так, соединяя слухи и донесения, читая, по русскому обыкновению, между строк и прозревая сердцем, я составил себе картину происходящего. Много странного находил я в войне, что велась при царе Борисе, еще больше странностей обнаружил я сейчас, когда самозваный царь вновь двинулся на завоевание огромной державы.
