Тем более удивительно, с какой уверенностью он начал свою деятельность опекуна при молодом царе Федоре, как будто родился для этого места. Он не стал заниматься интригами, что было естественно для человека, проведшего всю сознательную жизнь при дворе, а рьяно взялся за переустройство державы. Старшие опекуны, князь Иван Мстиславский да князь Иван Шуйский, смотрели сначала на это косо, но Годунов демонстрировал им такое глубочайшее уважение и такое желание услужить, что они с легким сердцем взвалили на него бремя всех текущих государственных дел, а сами с неменьшим рвением принялись за устройство своих.
Первым делом Годунов успокоил Москву Сразу после объявления всеобщей амнистии и освобождения всех тюрем он повелел схватить братьев Ляпуновых и братьев Кикиных и других главных возмутителей черни в недавнем бунте, но только главных, числом не более пятидесяти. Москва изготовилась к заслуженным казням, однако Годунов именем государя объявил бунтовщикам прощение и лишь сослал их в дальние города; народ, подавив легкое разочарование, принялся славить правосудие царя.
Столь же бескровно Годунов усмирил бунт в землях Казанской и Черемисской, уверив бунтовщиков, что новый царь забыл старые преступления и готов миловать и виновных в случае искреннего раскаяния. Смутьяны немедленно раскаялись, прислали старейшин в Москву и присягнули Федору. Как добился этого Годунов, не знаю, думаю, средством вернейшим — деньгами. И в дальнейшем Годунов предпочитал действовать не булатом, а более мягким металлом. Вот и в умиротворении Сибирского ханства деньги сыграли не последнюю роль. Вообще, чем дальше на восток и на юг, тем берут все охотнее, можно даже сказать, что без бакшиша там ни одно дело не слаживается. Годунов настолько уверился в силе золота, что и с европейцами принялся действовать так же. Вскоре после восшествия Федора на престол мы потребовали у шведов вернуть воровски занятые города наши — Ивангород, Ям, Копорье и Корелу. Шведы возмутились: «Где слыхано, чтоб города отдавать даром? Отдают яблоки да груши, а не города». Годунов немедленно предложил пятнадцать тысяч рублей. Так шведы торговаться начали! Требовали только за Ям и Копорье четыреста тысяч рублей. Да на эти деньги можно всю Ливонию завоевать и вдвое больше добычи домой привезти! Так дело и не сладилось — торговаться не в нашем обычае. Тогда шведы стали предлагать нам (!) деньги (!!) за вечный мир и за то, чтобы спорные города за ними остались. Тут послы наши возмутились и ответили достойно: «Наш государь требует вернуть его вотчину только для того, что теперь все эти места разорены, а он хочет воздвигнуть по-прежнему монастыри и церкви христианские, чтобы имя Божие славилось. А деньги и земли государю нашему не надобны, много у нашего государя всякой царской казны и земли и без вашего государя».
Как видим, Борис Годунов, не задумываясь, давал, когда это требовалось для пользы государства, справедливо видя в этом кратчайший и вернейший путь к успеху, но при этом объявил жестокую войну тем, кто берет. По его наущению одним из первых своих указов царь Федор сместил со своих постов наиболее корыстолюбивых наместников, воевод, судей и чиновников. Таких набралось никак не меньше половины от общего их числа. Оно и то сказать, при царе Симеоне воровство в государстве развилось до пределов невиданных. Многие получили места свои за истинные или мнимые услуги земщине в ее борьбе с опричниной царя законного, и вознесенный земщиной на престол царь Симеон не хотел, а быть может, и не мог призвать всех этих людишек к порядку. Каждый имел своего покровителя среди бояр, каждый нес своему боярину, попробуй тронь кого-нибудь, сразу бы такой вой поднялся! В смене власти есть одно несомненное достоинство — можно без боязни чиновных людишек перебрать. Все понимают — новая метла метет по-новому, поэтому никто не воет, а только стонет. Посадили новых людей, на первый взгляд более честных, тем же указом запретили им брать подношения и допускать всякую неправду, судить приказали по закону, не взирая на лица. Чтобы это лучше исполнялось, восстановили всякие наказания, вплоть до смертной казни, с другой стороны, увеличили земельные поместья чиновников и удвоили им жалованье, чтобы они могли пристойно жить без лихоимства. Сразу чувствуется, что Борис Годунов был тогда молодым и еще неопытным правителем! Мздоимство удвоением жалованья никак перешибить нельзя! Чем больше человек имеет, тем больше ему хочется. На три рубля в год жили не тужил и, а с шестью рублями — в долгах, как в шелках. Раньше писарь и полушке был рад, а теперь без алтына на тебя и не глянет. Но на какое-то время порядок все же установился, пока новые люди на новых местах обживались. Да и казни торговые некоторых наиболее проворовавшихся старых чиновников тоже внесли свой вклад.
Что меня тогда удивляло, Борис Годунов, преследуя чиновников мелких, смотрел сквозь пальцы на воровство на самом верху. С другой стороны, что он мог сделать? Я уж говорил, что старшие опекуны и первейшие бояре, спихнув на Годунова текущие государственные дела, занялись устройством своих и, пользуясь слабостью Федора, быстро всякую меру потеряли. Особенно усердствовали Шуйские. Князь Иван Петрович получил в кормление Псков вместе с посадами и, что неслыханно, с испокон веку шедшими в казну царскую сборами таможенными. Не удовольствовавшись этим, он отписал на себя город Кинешму с обширной волостью, сыну своему князю Дмитрию Ивановичу пожаловал город Гороховец со всеми доходами, князь же Василий Иванович Шуйский подмял под себя большую часть меховой торговли, за что и удостоился в народе презрительного прозвания Шубника.
Не отставали от Шуйских и другие бояре, так что земли в казне царской заметно поубавилось. С деньгами тоже не все ладно было. И то было удивительно, ведь царь Симеон был достаточно прижимист и денег на ветер не бросал. Но уж больно много развелось тарханов — именных грамот, коими бояре и святители получали большие льготы по уплате податей в казну. Большой урон от этих послаблений терпела казна, да и сынам боярским и прочим простым людям сим немалая обида чинилась, ведь на них сборы только увеличивались, совсем они с того отощали. Борис Годунов убедил царя Федора объявить указ об отмене всех тарханов, кому бы они ни были выданы. Большая из-за этого указа свара была в Думе боярской, но все ж таки удалось Годунову его провести, и это была одна из первых его больших побед. Денег в казне изрядно прибавилось, приспели и первые плоды других мудрых указов, возвеселились бояре, принялись за дележ незаконный пополневшей казны царской. Раньше какое правило было? Казной ведали два казначея, непременно враги лютые, чтобы сговориться не могли и друг за дружкой крепко смотрели. А тут вдруг Дума боярская назначает главным казначеем Петра Головина, а вторым — Владимира Головина, родственника его и приятеля, что, как вы понимаете, совсем не одно и то же. Борис Годунов против этого решения не протестовал и какое-то время спокойно смотрел, как казначеи по указке бояр казну царскую разбазаривают, а затем, улучив момент, бил на Думе боярской челом государю о проверке казны. Некуда было деваться боярам — согласились. Проверка вскрыла такое большое воровство, что даже бояре изумились и немедля приговорили Петра Головина к смерти, а всех прочих Головиных, в делах скаредных уличенных, подвергли опале. Но главным виновным по этому делу вышел князь Иван Мстиславский, как старший опекун и глава Думы боярской. Больше других стрел обличительных метал в него князь Иван Петрович Шуйский, у которого самого рыльце было в пушку, дополнительную рьяность придавало ему желание самому стать наипервейшим царским опекуном и боярином. Но князь Мстиславский не какой-нибудь там Головин, он нашему великокняжескому роду не чужой, вот мы и решили все дело по-семейному, поговорили с ним по-хорошему, проводили его на богомолье, которое закончилось кельей в Кирилловом монастыре на Белозере. Посмотрел я тогда на довольное лицо Бориса Годунова и подумал, что именно этого он и добивался. Еще князь Иван Петрович Шуйский торжествовал, но недолго.
