С трудом великим оторвав себя от зрелища сладостного, я спешился у дворца царского, повелел княгинюшке ехать во дворец наш и ждать меня там безотлучно, дворецкому же приказал доложить о своем прибытии царю Федору и правителю. Борис Годунов принял меня незамедлительно, разговаривал почтительно и любезно, расспрашивал подробно и о здоровье, и о том, как доехал, и о жизни нашей угличской.
— Все хорошо благодаренье Господу, — ответствовал я на все и, не удержавшись, тоже вопрос задал: — А зачем стену новую вокруг Москвы поставили? Али какого нападения ждете? Вроде бы неоткуда.
— Врага внешнего мы не боимся, — сказал Годунов, — да и откуда ему взяться, тут, князь светлый, твоя правда. Но есть еще враг внутренний, против него никакая предосторожность не будет излишней.
— А что, есть основания? — спросил я, заинтригованный.
— Да так, все больше слухи, — Годунов неопределенно помахал в воздухе рукой, — ведутся какие-то разговоры, составляются какие-то ковы, сбиваются какие-то шайки, в общем, кто-то воду мутит. Кто, пока не знаю, но узнаю.
— Непременно узнаешь! — воскликнул я бодро, более для того, чтобы что-то сказать, потому что в момент этот мне неожиданно привиделась усмехающаяся физия Федьки Романова.
Тут чуть скрипнула дверца потайная у меня за спиной, раздались легкие шаги и голос, одновременно вкрадчивый и властный, произнес: «Дядюшка!..» Я вздрогнул — вот ведь принесла нелегкая, легок на помине! — и резко обернулся. Первым чувством было облегчение — слава Богу, не Федька! Лишь потом до меня дошло, что передо мной царевич Борис. Сразу мысль: «Почему же дядюшка? Я ему, если разобраться, внучатый прадедушка». За ней прозрение: «Он же это Годунову! Какой же он ему дядюшка?! Точно такой же, как я Федьке Романову! Д-да, действительно».
Пока я так раздумывал, Борис успел меня заметить, разглядеть и признать.
— Князь светлый! — воскликнул он и слегка склонил голову, но тут же поднял ее и спросил коротко: — Зачем пожаловали?
Не в том смысле, что какого рожна, а в том, что чему обязаны счастью лицезреть ваш лик светлый. Я это чутко уловил, поэтому приосанился и ответил степенно:
— Поспешил откликнуться на призыв боярина Бориса Федоровича. Рассудил, что речь идет о деле государственном, важнейшем и не терпящем отлагательства, в котором вам нужен мой совет мудрый.
Тут царевич весьма невежливо отвернулся от меня и даже сделал несколько шагов прочь, приложив руку к лицу, наверно, ему соринка в глаз попала. Годунов же, наоборот, приблизился и пристально воззрился мне в лицо, впрочем, столь же невежливо.
— Какой призыв? — спросил он тихо и даже с некоторой опаской.
— Да вот, твой! — откликнулся я с удивлением и протянул ему грамоту, предусмотрительно мною захваченную.
Годунов взял ее осторожно, быстро прочитал и протянул Борису. Тот, утирая слезы, просмотрел ее внимательно и заметил коротко: «Весьма искусно!» Я переводил недоуменный взгляд с одного на другого и совсем уж собрался было потребовать разъяснений, как в коридоре раздался шум, топот ног, в палату зашел дворецкий, князь Одоевский, и доложил: «Гонец из Углича! От дьяка Битяговского! Говорит, дело срочное!»
— Впустить! — крикнул Борис.
— Вот и началось! — тихо проговорил Годунов.
Я молчал, весь в предчувствиях мрачных.
— Не велите казнить! — вскричал гонец, падая с порога на колени.
— Говори! — приказал Борис.
— Беда великая! — возопил гонец. — Царевича Димитрия убили!
— Какубили?! — воскликнули мы одновременно, я с болью, Борис с изумлением, Годунов деловито.
— Не ведомо! — ответил гонец.
— А откуда известно? — спросил Годунов, привычно взяв бразды правления в свои руки.
— Все кричат! — доложил гонец.
— Все кричат, но никто ничего не знает, — протянул Годунов раздумчиво и повторил со спокойствием удивительным: — Все кричат… Это что же, бунт?
— Бунт, истинный бунт! — вскричал гонец с какой-то даже радостью. — Дьяка Битяговского с сыном и племянником в клочья разорвали!
— Так вроде бы сказывали, что ты от дьяка и послан, — сказа Годунов вкрадчиво.
— Задержался маненько, — пробормотал гонец, отводя взгляд, — хотел разведать все, чтобы вернее доложить вашей милости.
Годунов перекинулся взглядом с царевичем Борисом.
— Увести! — крикнул Борис, хлопая в ладоши.
— Пятьдесят плетей за неисполнение приказа, — приказал спокойно Годунов явившимся стрельцам.
Гонец вырвался из рук стрельцов и вдругорядь бросился на колени.
— Спасибо вашей милости! Век за вас буду Господа молить!
Рассказываю я вам это и сам на себя удивляюсь, из какого закоулка памяти картина эта вдруг всплыла, ведь я точно помню, что пребывал в каком-то помрачении рассудка от вести страшной. В чувство меня привела, как ни странно, тишина. Такое злодеяние невообразимое случилось, а колокола не звонят тревожно и в то же время печально, не стучат копытами лошади, унося гонцов во все земли русские, не звенят снаряжением своим стрельцы, не волнуется, наконец, народ у дворца царского! Я обвел туманным от слез взглядом палату. Царевич Борис и Годунов стоят, склонившись у стола, перебирают какие-то бумаги, переговариваются негромко, иногда призывают кого-нибудь из служивых и отдают приказания, столь же негромко и без торопливости. Спокойствие их и на меня подействовало отрезвляюще, даже мысли стали в голову приходить. Первая из них такая: только два человека во всей державе нашей могли быть хоть как-то заинтересованы в смерти Димитрия, хотя и не совсем понятно как, и эти два человека находятся сейчас передо мной, на злодеев хладнокровных они не похожи, и изумление их от вести полученной было совершенно искренним. Значит, не было никакого убийства, могла быть только смерть случайная, в горе и горячке принятая за убийство. Но тут же накатила мысль вторая: никакой случайности быть не могло, ведь кто-то же знал об этом заранее, и этот кто-то по какой-то причине постарался выманить меня с княгинюшкой из Углича, состряпав грамотки ложные от царицы Арины и от Бориса Годунова. Кому-то и чему-то я мешал. Кому — вопрос второй, а вот чему? Конечно, не злодеянию, покушению, надлежащим образом подготовленному, помешать может един Господь Бог. Значит, чему-то другому.
Нет, я не глуп, я доверчив. Верю я в человека и в его Божескую сущность, не хочу видеть в нем зла. И попадаю я часто впросак не потому, что хитрость не могу разглядеть, а потому, что не хочу ее видеть. Но чего я не терплю, так это того, когда кто-то нарочно делает из меня дурака! Не позволю! Всех на чистую воду выведу!
От ярости, на меня нахлынувшей, я совсем в себя пришел. Даже стал слова различать, от стола доносившиеся.
— Думаешь, полка хватит? — спросил царевич Борис.
— Для черни городской и сотни много, но всякое может случиться, и там, и по дороге, — ответил Годунов, — будем предусмотрительны.
