По возвращении в Москву застал отголоски последнего, яростного всплеска бунта. Не сумев возмутить народ ни известием ложным об убийстве Димитрия, ни слухами о его чудесном спасении, ни поджогами в Москве, заговорщики решились на прямой штурм. Извещенный заранее своими соглядатаями, Годунов принял меры к защите: в самой Москве и вокруг нее были размещены до тридцати тысяч стрельцов, на предполагаемом же направлении главного удара, между Калужской и Тульской дорогами, поставили гуляй-город, там под знаменем своим встал сам наследник, царевич Борис. Приступ был осуществлен по воровскому заводу, ночью. Такого Москва еще не видала! Разбуженные канонадой пушечной, жители московские, оглядевшись, устремились на стены Земляного города. Пушки весело и споро палили во тьму, кое-где был слышен звон от ударов сабельных, единственное же светлое, от частых вспышек пищальных, место было вокруг гуляй-города, там, видно, шел бой нешуточный. Но еще большее удивление жители московские испытали утром — врагов не было! Тела павших быстро убрали, оставшиеся же в живых рассеялись в лесах. Кто нападал и кто стоял во главе нападавших, так и осталось для всех тайной, последнее даже для Годунова, чем тот был немало раздосадован. Свои мысли на этот счет я в который раз оставил при себе.
Следствие по Угличскому делу подошло к концу лишь к зиме. Тогда и объявили окончательно, что княжич Димитрий погиб, играя с ребятишками дворовыми в тычку, поранившись ножом в приступе черной немочи. Виновной в преступном небрежении была объявлена Мария, ее отправили в Николовыксинскую пустынь в земле Вологодской и там постригли в монахини. Всех Нагих за подстрекательство к бунту осудили на заточение и разослали по разным городам. Пострадали и жители Углича. Я, как мог, защищал подданных своих, но все же понимал, что виновные в убийстве дьяков царских должны понести наказание заслуженное, дабы не было соблазну для других людей. Поэтому всех, чистосердечно признавшихся в убийстве дьяков, а набралось их ни много ни мало двести с лишним человек, сослали вместе с семьями в места отдаленные, в Пелым, на поселение вечное. Примерно же казнили лишь главного виновного, коим был определен колокол соборный. Оно и правильно, не поднял бы он трезвон на весь город, глядишь, все и обошлось бы. Колоколу усекли ухо и вырвали язык и под стражей крепкой отправили в ссылку, опять же вечную, в Тобольск.
После всех этих событий скорбных я не мог более оставаться в Угличе. Я покинул его, на этот раз навсегда.
Глава 4
Царь Борис
[1591–1601 гг.]
Одним из главных следствий описанных событий было провозглашение царевича Бориса соправителем державы. Стоп! Только сейчас мысль в голову пришла: а не наоборот ли все было, не был ли бунт следствием решения тайного о возведении Бориса на престол? Месяцы эти, предшествовавшие присяге Борису, давали злодеям последнюю призрачную возможность скинуть Федора и провозгласить царем Димитрия. Эх, раньше бы догадался, непременно у Федьки Романова спросил бы, так ли все было, благо случаи удобные представлялись, а теперь как узнать?
Можно сказать, что бунт даже весьма кстати пришелся, он придал церемонии неожиданный и во многом умилительный оборот. Победу в ночной битве у стен Москвы праздновали пышно, возможно не так, как взятие Казани, но громче, чем достославное овладение Полоцком. Народ, потрясенный размахом торжеств, забыл свой вопрос недоуменный, над кем, собственно, одержана победа, и веселился напропалую на площадях, где были выставлены столы с угощением царским.
Главными героями были два Бориса — царевич и боярин Годунов. В день назначенный все лучшие люди державы сошлись в Кремле, ни одна палата на земле не смогла бы вместить столь многочисленное и блестящее собрание, поэтому происходило все на площади Ивановской, на глазах у Господа, который разогнал на небе августовском все облака, чтобы не застилали обзора. На помосте высоком в креслах золотых сидели царь Федор, царица Арина, единственная, кстати, женщина в сем сонме лучших людей, патриарх Иов и царевич Борис. Перед помостом в креслах резных сидели четыре митрополита, Борис Годунов, Федор Мстиславский, как глава Думы боярской и первый воевода, и я, оплот рода. За нами в креслах простых — бояре и архиепископы, за ними на лавках — князья первостатейные, прочие же стояли тесно, заполняя всю площадь.
Первым царь Федор призвал Бориса Годунова. За подвиг великий пожаловал Федор ему шубу со своего плеча в тысячу рублей, блюдо золотое, которое в аккурат ту шубу вмещало, три городка в земле Важской в ту же цену да звание Слуги, которое возносило Годунова на высоту неслыханную, выше всех бояр. Бояре, как ни странно, этим нисколько не оскорбились и даже приветствовали объявление криками радостными. Но я быстро смекнул, в чем дело, — все это весьма походило на последнее пожалование, так мы награждаем слугу своего верного, отправляя его на покой заслуженный. Подтверждение не заставило себя ждать. Едва Годунов спустился с помоста, как перед царем Федором встал царевич Борис и отвесил ему поклон поясной, Федор выпростался из кресла, немного трясущимися от волнения руками снял с себя гривну царскую и возложил ее на выю сына. «Да здравствует царь Борис!» — закричали все в один голос и дружно бухнулись на колени. Чтобы закрепить сей порыв искренний, сразу же от имени государей Федора Иоанновича и Бориса Федоровича были объявлены щедрые пожалования, бояре, князья, воеводы и прочие ратные люди получили вотчины, поместья, деньги, шубы, сосуды, камки, бархаты, атласы, меха, никто из присутствующих не остался обделенным. Тогда же постановили, что на месте, где стоял царевич Борис со своим знаменем во время достославной ночной битвы, будет заложен монастырь, нареченный Донским в честь священной иконы, принадлежавшей нашему прославленному прародителю великому князю Димитрию и хранившей в ту ночь царевича Бориса. Потом был пир во дворце царском, всем пирам пир, продолжался он несколько дней и в памяти моей как-то незаметно перетек в другой пир, по поводу рождения у Бориса сына и наследника, царевича Федора (как видим, боковая ветвь рода нашего упорствовала в приверженности новым именам, чем им старые-то не угодили?).
Младенец этот еще более укрепил престол царский, казалось, во всем мире не сыщется силы, которая могла бы его не то что опрокинуть, но хотя бы немного поколебать. Все ликовали, радовался и я, скорбя в то же время — царевич Федор затмил в памяти народной другого царевича, моего дорогого Димитрия. Год лишь минул с его исчезновения, а никто о нем уже не вспоминал.
* * *
До истинного царствования Борису было еще далеко, но и соправителем его язык не поворачивался называть — был он правителем полновластным, оттеснив с поста этого Бориса Годунова. Тот же паче чаяния не удалился от дел, а задвинулся в тень, бывая в Думе боярской, сидел на месте четвертом и без спросу слова не молвил, но Бориса без опеки и совета не оставлял, всегда незримо присутствуя за спиной его.
Но все же новая рука чувствовалась. Борис, засучив рукава, взялся за дела, вот только не за те, за внешние в ущерб внутренним. Был он еще молод и неопытен, не понимал вещи простой, что для государя важнее всего дела внутренние, будет держава сильной, иноземцы сами на поклон прибегут. Но труды по обустройству державы тягостны, однообразны, несмотря на многообразие, и нескончаемы, тянуть сей воз неподъемный в поту, в грязи, а когда и в чем похуже, невмоготу человеку молодому, ему больше по душе гарцевать на жеребце горячем в одеждах сверкающих на глазах у толпы восхищенной. Опять же иные правители юные с пренебрежением относятся к славословиям своего народа, особенно людей простых, любая же похвала из-за границы для них как бальзам на душу. Я бы при этом держал ухо востро и сразу бы принимался оглядываться вокруг, что я не так сделал. Правильно говорят: что русскому здорово, то немцу смерть. Но ведь верно и обратное: что немцу хорошо, то русскому на погибель. Похвалил тебя европеец за дело некое, так ты возьми и сразу, не мудрствуя, дело то переиначь, сам увидишь потом, как ладно выйдет.
