Большинство из тех историков, которые не отказывают Диане в супружеской верности, считают, что она относилась к старому горбуну с безразличием, разбавленным редкими проявлениями радости по поводу удовлетворенных амбиций. Но разве смогла бы амбициозность сделать сердце молодой женщины настолько суровым и закрытым? Диана не была чудовищем. Она не смогла бы в течение шестнадцати лет оставаться образцовой супругой, если бы не испытывала к своему мужу тех чувств, которые обнаружились в первом же ее письме, где она рассказывает о нем Роберте.
Мы не зайдем за рамки, дозволенные щепетильному исследователю, сказав, что господин и госпожа де Брезе были одной из тех пар, существование которых может привести в замешательство профана, но в принципе не настолько и редко встречающихся: парой, которую поколение из поколения объединяют обаяние интеллекта, авторитет одного и восхищенная нежность, моральная стойкость другого.
Проявления скорби ставшей вдовой Дианы никем не были восприняты благосклонно. Все были рады увидеть в этом подтверждение ее изысканному лицемерию. Гиффре с присущей ему суровостью изобличил ее: госпожа де Брезе, по его мнению, сыграла безутешность так, чтобы «набить цену своей благосклонности». Кажется, что это всеобщее суровое порицание не отражает истинного положения дел. Диане, безусловно, удалось сохранить и укрепить безупречную добродетель и высокомерное достоинство, которые всегда были ей присущи. Но по крайней мере прислушивалась ли она при этом к тому, что подсказывало ее сердце? Лучшие актрисы «живут» своими ролями.
Исчезновение Сенешаля, этого надежного, верного спутника, относившегося к ней по-дружески и даже по-отечески, без всякого сомнения, вызвало в душе графини искреннее сожаление. Диана, у которой были хорошие учителя, смогла извлечь пользу даже из искренности.
Став вдовой в тридцать один год, она оказалась в очень деликатном положении. В эту эпоху и в этом обществе женщина в тридцать один год уже не считалась по-настоящему молодой, если даже ей пока не была уготована отрешенная жизнь.
Влившись в компанию кокеток, «самая красивая из красавиц» подвергалась риску быть сравниваемой, кроме того, могло показаться, что эта гордячка добивается внимания. Ее траур отводил для нее место на вершине, вдали от соперниц и в безопасности от обходительных, быстрых на похвалу людей, которых она презирала. В трауре она приобрела редкую привлекательность, стала желанной, как все недоступное.
При Франциске I, «который желал, чтобы его придворные были свободны во всем», вдов ни в чем не ограничивали. Брантом узнал от королевы Екатерины, «что они намного меньше отличались от других своей одеждой, поведением, скромностью, чем сейчас (то есть при Генрихе III); «они даже танцевали, и их приглашали на танец так же свободно, как девиц и замужних женщин».
«Сейчас (также около 1575 года) такое поведение для них так же недопустимо, как святотатство, — продолжает хронист, — а также и подобные цвета в одежде и аксессуарах, так как они не осмелились бы одеться в другие цвета, кроме черного и белого».
Ответственность за установление таких суровых правил в одежде, следованию которым впоследствии не избежала ни одна женщина, лежит, в первую очередь, на супруге Великого Сенешаля. После смерти своего супруга она стала одеваться только в черное и белое. Это составляло резкий контраст с другими розами-прелестницами Шамбора и Фонтенбло. Но, афишируя таким образом свою скорбь посреди всеобщей радости, она позаботилась о том, чтобы это не вызывало отвращения. Траурные туалеты Дианы были только из шелка, для того чтобы «лучше скрыть ее игру», утверждает ее почитатель, Брантом, добавляя:
«Кроме того, что она преобразовала далеко не все, она даже в своей строгости одевалась красиво и пышно… и в этом было больше светскости, чем превращения во вдову, к тому же в ее лифе всегда виднелась ее прекрасная грудь».
Кисть, карандаш и эмаль любезно оставили нам возможность увидеть ее неизменный наряд: широкое платье, стянутое в талии лентой с драгоценными камнями; очень низкий квадратный лиф, обшитый крупными жемчужинами; нитка жемчуга, протянутая с одного плеча на другое; черные рукава, у локтя переходящие в воздушные шары из белой ткани, сжатые на запястьях; эскофьон, тоже черный и унизанный жемчугом, открывающий над висками два небольших локона белокурых волос.
По крайней мере на одном из этих произведений
55 мы видим Даму Оленя в тот конкретный момент ее жизни с ее большим открытым лбом, носом, ставшим длиннее, чем в 1520 году, бровями, лежащими изящной дугой, властным взглядом, немного тяжелыми чертами лица, скрытой улыбкой, гордой и втайне ироничной.
В то время в моде были тонкая талия, широкие плечи, воплощенная испанская непреклонность. Диана обладала всеми этими особенностями, а также у нее было все то, что делало женщину идеальной в глазах француза 1530 года: величественная походка, высокая грудь, крепкие ноги и руки, изящные ладони и особенно белая кожа, красота которой умело подчеркивалась с помощью платьев из черного атласа с большим декольте.
Такой предстала эта целомудренная и высокомерная Артемида при дворе, который также претерпевал изменения.
* * *
В конце лета развлечения королевского двора были прерваны внезапно обрушившейся на Францию чумой. Почти сразу же хозяева Фонтенбло вновь оживились, заботясь о том, чтобы избежать заражения. Луиза Савойская решила укрыться в Ро-Морантене вместе со своей дочерью, но бедствие быстро настигло и сразило ее в Грез-ан-Гатине. Об этом поспешно сообщили Королю, но тот ничуть не торопился приезжать.
Мадам — которая была настолько слаба, что ее дочери пришлось причаститься вместо нее — не слушала увещеваний своего исповедника. Стоны этой мужественной женщины могли тронуть ее злейшего врага. Могла ли она покинуть этот мир, не взглянув в последний раз на своего идола, своего Цезаря, полубога, которого она воспитала? Она так его и не увидела: Мадам умерла, призывая Франциска. Ей было пятьдесят пять лет. Во время похорон в соборе Парижской Богоматери от скорби и угрызений совести король лишился чувств.
Исчезновение этой энергичной, страстной, алчной принцессы (в ее ларцах нашли полтора миллиона золотых экю), хитроумной и властной, вызвало серьезные перемены. Внутри страны Возрождение, апогеем которого стало недавнее учреждение Французского Коллежа, как показалось, одержало убедительную победу. Что касается внешней политики, один Монморанси теперь боролся за поддержание мирного договора в Камбре и за сближение с Карлом Пятым. Наконец, двор перешел не в ведение печальной Элеоноры, а в руки фаворитки.
Анна была честолюбивой, жадной интриганкой, но в то же время, оценив состояние королевской казны, становится ясно, что Франциск не проявлял по отношению к ней такой щедрости, как Карл VII к Агнессе Сорель (не говоря уже о его преемнике). Король-рыцарь давал своей любовнице намного меньше денег, чем своим излюбленным товарищам или таким советникам, как Монморанси.
