Какая блистательная победа! Медичи чуть не лишилась рассудка от радости. От подобного потрясения у нее началась лихорадка. Диана, которой дофин поспешил показать ребенка, нашла, что он похож на отца.
Через пятнадцать месяцев у нее появилась дочь, Елизавета. Отныне ее плодовитость уже не подвергалась сомнению. За тринадцать лет Екатерина родила одного за другим десятерых детей.
Такой крутой поворот в жизни, столь же полная, сколь и неожиданная победа должны были не только принести спасение флорентийке, но и вернуть ей достоинство и влияние, соответствующие ее положению второй дамы королевства. Ничего подобного не произошло. Радуга Ирис, которую Франциск сделал эмблемой своей невестки, все также еле виднелась на небе, где сиял лунный полумесяц. Екатерина осталась Золушкой в своем собственном доме, служанкой, радующейся тому, что ей разрешено изредка получать ласки господина и дарить ему детей.
Истинной и единственной победительницей была Диана, покровительница, как и ее мифологическая патронесса, родов и целомудренной любви. Это было ее правление, подтверждением которого стало маленькое одутловатое, прожорливое существо, наделенное опасными наследственными заболеваниями, объект поклонения и обожания целого народа.
Госпожа де Брезе назвала своим именем незаконнорожденную дочь дофина: теперь она взяла в свои руки воспитание его законных наследников. Если нам известно чрезвычайно мало о том, как росли ее собственные дочери, то из множества писем, адресованных лично господину д'Юмьеру, гувернеру детей короля, становится понятно, что выводок королевских отпрысков находился под ее властным, неусыпным контролем. Вынужденная отказаться даже от права материнства, Екатерина сохраняла лишь право рожать. Рядом со своей царственной соперницей она походила на одну из тех девиц, что библейские жены порой подкладывали на ложе почтенных старцев.
* * *
В течение 1544 года Франции пришлось испытать все то, что приходится на долю наций, которые рассматривают дипломатические и военные события как перипетии борьбы, разворачивающейся внутри государства. Хотя большая часть товарищей дофина приняла активное участие в сражении, знаменитая победа при Черизоле, которую в Италии одержал граф д'Энгиен, послужила лишь для укрепления позиций партии герцога Орлеанского и д'Этамп.
В действительности, необходимо было немедленно отозвать армию из Пьемонта, чтобы противостоять объединенной атаке Генриха VIII и Карла Пятого. В то время как первый из них, забыв о свидании, назначенном в столице Франции, развлекался, осаждая крепости, тридцать тысяч немцев и семь тысяч испанцев хлынули в Шампань.
Так у дофина появилась возможность взять реванш, потому что войска, собранные, чтобы остановить императора, были отданы под его начало. В его задачу входило переместить назад театр военных действий и при этом воспрепятствовать врагу перейти Марну.
Восьмого августа Карл Пятый, которого войска графа де Сансера остановили у Сен-Дизье, уже приготовился к отступлению, но тут его канцлер, Гранвель, сообщил, что разгадал шифр, используемый французскими генералами. Тут же было сфабриковано фальшивое письмо, в котором герцог де Гиз якобы приказывал Сансеру объявить о капитуляции. И 17 августа граф сдался.
Это была катастрофа. Каким образом Гранвелю стал известен «код», которым пользовались враги? Мартен Дю Белле, который был тогда в расположении войска дофина, не уточняет этого, но, по словам Бокера, существовало мнение о том, что «Император получил ключ к шифру благодаря заботам Анны де Пислё и графа де Лонгваля». Хуже того: фаворитка, всегда знавшая слишком много, скорее всего, сообщила императору о решениях Королевского Совета, также благодаря усердию Лонгваля, считавшегося ее любовником.
В произведениях многих авторов эти обвинения повторяются и иногда даже усугубляются. «Герцогиня, — написал Бейль, — была настолько тесно связана с императором, что ни одно происшествие при дворе, ни одно решение, принятое на Совете Франции, не было для него секретом, его обо всем аккуратно предупреждали. И действительно, первое же письмо, которое ему передали через графа, сослужило ему весьма крупную услугу, так как спасло его самого и его армию… Причиной всей этой сумятицы стала женщина. Женщина, которая свергла бы монархию, если бы не обратила свой взор на Карла Пятого… Франциск I еще дешево отделался».
Но были ли ее ненависть к Диане и страх увидеть дофина, вернувшегося с победой, велики настолько, что подтолкнули госпожу д'Этамп к предательству? Современные историки не считают себя вправе так думать. Но то, что фаворитка внезапно стала удручающе непопулярной, причем это никак не было связано с изменой королю, по крайней мере доказывает существование в тот момент слухов, подозрений. Монтескье написал об этих соперницах, что «они завидовали даже порокам друг друга» — несчастный народ отныне будет склонен путать порок с преступлением.
Можно охотно поверить в то, что вдова Великого Сенешаля была отнюдь не последней из тех, кто распускал эти коварные слухи. Но случившееся дальше поставило под сомнение их правдоподобие.
Вспомнив о Монморанси, король понадеялся вновь победить врага, уморив его голодом, и провел жестокие опустошительные вылазки. Поэтому Карл Пятый был «в отчаянном положении», когда завладел Эперне и Шато-Тьерри. Ранее дофин устроил в Эперне склад продовольствия. По мнению Мартина Дю Белле, он намеревался успеть вывезти оттуда припасы и взорвать мост, дававший доступ в крепость, император обогнал его, воспользовавшись еще не тронутым мостом, а также и провизией.
Бокер, Варильяс, Бейль и многие другие вновь в один голос вменяют в вину госпоже д'Этамп и Лонгвилю то, что они поторопили Карла Пятого и не дали разрушить мост. Однако архивы аббатства Сен-Мартен в Эперне полностью отбирают у этой клеветы право на существование. «Город Эперне, — значится в одном из документов, — был сожжен 3 сентября 1544 года… из опасения, что имперцы воспользуются провизией, находившейся в городе… настолько внезапно, что жители смогли лишь спасти лишь кое-какое имущество… а по возвращении обнаружили, что, за небольшим исключением, все дома уничтожены». Значит, Карлу Пятому достались руины, склады, обращенные в пепел. Но разве не нужно было пытаться защитить честь дофина, как-то объяснить его неудачу?
Имперцы подбирались к Парижу: так близко они не подходили со времен Бувина.
88
— Я не могу избавить мою столицу от страха, — сказал Франциск, — когда узнал, что начавшаяся паника все усиливается, но я все еще могу противостоять ударам, что наносит мне судьба.
Он призвал к себе Клода де Гиза, которого он не любил, но, впрочем, пожаловал ему недавно второе герцогство,
89 желая, чтобы тот был рядом и вселял уверенность в парижан. На тот момент этот маленький князек уже обладал таким могуществом. Примчавшись в город, лотарингский принц тотчас же предстал перед королем, и его провозгласили «добрым гением».
