— По этой дороге идет мое счастье!
Мы скорее склонны придерживаться версии, согласно которой «он был растроган до слез» видом погибшей семьи. Вероятно, его друзья поспешили утешить его, напомнив о том, насколько «выгодно» ему это тройное горе…
* * *
Ристалище было открыто 10 июля в шесть часов утра. Все придворные торжественно восседали на помостах, возвышаясь над огромным количеством народа, толпившимся вокруг.
Провинциалы наивно удивлялись тому, что рядом с Его Величеством сидели две женщины, с одной стороны, толстушка флорентийка в своих белых шелках и знаменитых жемчугах, с другой, высокая и мрачная дочь Роны, не менее величественная, но вся сияющая от гордого ликования.
Все следовали вычурным вековым обрядам, как если бы Франция эпохи Возрождения вернулась во времена Филиппа-Августа.
Герольд Гюйен отправился искать атакующего, Ла Шатеньере, который появился в сопровождении своего поручителя, герцога д'Омаля, и свиты из трехсот дворян, одетых в его цвета, белый и алый. Под оглушительный рев труб и грохот барабанов эта группа сделала круг по полю, прежде чем отвести Ла Шатеньере в его палатку.
Герцог Вандомский изъявлял желание стать поручителем Жарнака. Ему это запретили, и он в гневе покинул площадку. Господина де Буази, обер-шталмейстера, назначили в помощники тому, насчет кого никто не сомневался, что вечером он будет ужинать у Плутона.
Ла Шатеньере предназначалось пышное чествование на банкете, к которому уже шли приготовления. Множество грандов одолжили свою посуду для такого случая.
Атакуемый имел право выбрать оружие. Ко всеобщему удивлению, господин де Буази сделал заявку на орудия, которые вышли из употребления еще в XV веке, тяжелые, сковывающие движения, вышедшие из моды оружие и доспехи. Зачем хрупкому Жарнаку потребовалось настолько усложнять свое положение? Брантом высказывает на этот счет мнение, что эта тяжесть должна была еще в большей степени помешать его противнику, который в одном из прежних сражений получил ранение в руку.
Герцог д'Омаль воспротивился желанию господина де Буази. Он был одним из «полевых судей», которые занимались разрешением сложных вопросов. Члены трибунала, возглавляемого коннетаблем, совещались целый день, обсуждая кинжалы, шпаги, кольчугу и, в особенности, латные рукавицы, эти латные рукавицы времен Карла Смелого, которые должны были доставить Ла Шатеньере особые неудобства. По этому пункту, как и по большинству других, требования Жарнака были удовлетворены.
Было уже шесть часов вечера, когда до слуха раздраженной, истомленной долгим ожиданием толпы донесся вещий крик герольда: «Пропустите их, этих славных бойцов!»
Дуэль закончилась очень быстро. Пройдя несколько шагов, Жарнак, решивший, будь что будет, и даже не пытавшийся защищаться, нанес Ла Шатеньере знаменитый «удар», которому его научил Кез. Удар пришелся в ногу противника.
Колосс закачался, замешкался, получил второй удар и рухнул с рассеченным коленом.
Даже Давид и поверженный им Голиаф не вызвали у присутствующих такого изумления и возбуждения.
— Верни мне мою честь! — выкрикнул Жарнак, — и проси пощады у Бога и у короля!
Ла Шатеньере не отвечал, и тогда победитель преклонил колени перед Его Величеством:
— Сир, я умоляю Вас считать меня благородным человеком!.. Я передаю в Ваши руки Ла Шатеньере. Берите его.
Ошеломленный Генрих был не в состоянии так быстро отреагировать на произошедшее. Парализованный яростью и унижением, он не мог вымолвить ни слова.
Жарнак вернулся к раненому и потребовал, чтобы он отрекся от своих слов. Вместо ответа Ла Шатеньере, приподнявшись на одно колено, попытался нанести противнику удар, но вновь упал. Жарнак, не осмеливаясь добить его и находясь в замешательстве, снова упал на колени перед своим мертвенно бледным, безмолвным повелителем со словами:
— Сир, Сир, я прошу Вас, позвольте мне передать его Вашей милости, ведь он рос в Вашем доме… Сир, сочтите меня благородным человеком!…
Молчание короля не позволяло дать удовлетворение победителю и могло к тому же привести к смерти побежденного. И все же он упорствовал. Амадис не мог смириться с тем, что он должен признаться перед Дамой в своем постыдном поражении.
Обезумевший, растерянный Жарнак вновь подошел к Ла Шатеньере:
— Признайся перед Создателем, и останемся друзьями!
Затем он в третий раз обратился к королю, умоляя его:
— Сир, по крайней мере, во имя Господа нашего, заберите его!
Монморанси, осмотрев раненого, вмешался:
— Посмотрите, Сир, его нужно избавить от этого.
Все то же безмолвие, толпа начинала волноваться. Тут Жарнак осмелился повернуться к главному персонажу этой трагедии:
— Ах! Мадам, — крикнул он Диане, — Вы меня об этом предупреждали!
Король испугался, или, может быть, его любовница взглядом приказала ему покончить с этим. Его губы, наконец, приоткрылись:
— Вы передаете его моей милости?
— Да, Сир! Благородный ли я человек?
По правилам, Генрих должен был положить конец этой зловещей сцене, провозгласив:
— Вы благородный человек!
Но он не осмелился сделать этого.
— Вы выполнили свой долг, — произнес он, — и Ваша честь должна быть Вам возвращена!
Возгласы собравшихся перекрыли его слова. Монморанси, втайне радуясь, напомнил о традиции: победитель должен был обойти ристалище кругом почета. Но Жарнак отказался от этого слишком опасного чествования.
Весь дрожа, он взошел на помост. Король, взявший себя в руки, обнял его:
— Вы сражались, как Цезарь, и говорили, как Аристотель!
Генрих даже не взглянул на своего друга, на своего незадачливого защитника, когда его, бесчувственного, уносили.
Народ стал выражать свою радость самым диким образом; присутствовавшие при этом поединке ворвались в палатку Ла Шатеньере и, обнаружив, что там все готово для пиршества, стали громить, грабить, уносить посуду. Короля предупредили, и он воспользовался этим случаем, чтобы выплеснуть свою ярость. Он приказал гвардейцам восстановить порядок, используя любые средства, и все завершилось жестоким побоищем, оставившим на площадке множество жертв, которые не были предусмотрены для удовлетворения каприза Мадам.
Несчастный Ла Шатеньере не получил в качестве поддержки от короля даже самой маленькой весточки. Безутешный, он сорвал свои повязки, дав своей жизни утечь вместе с кровью ран.
«Удар Жарнака» не дал Диане восторжествовать победу и оставил на ее совести жизнь ни в чем не повинного грубого существа.
Любовь
Король провел несколько дней в доме Жана-Батиста Гонди, расположенном в предместье Сен-Жермен-де-Пре. Затем он отправился в Реймс, где пышный обряд коронации заставил его забыть о пережитом унижении.
