Как все это могло не околдовать несчастного Генриха II? Как он мог сомневаться в чуде, которое позволяло пышным цветом цвести гению его правления? Как только он отпивал из кубка, сделанного в форме груди его любовницы, мечты его юношества вновь окутывали его, и он соединялся с Химерой.
Во дворце неувядающей Юности в каждый миг происходило чудо, и существование в этом раю «было напоено дыханием вечной весны».
Герцогиня де Валентинуа
Правление Генриха II стало переломным моментом не только во внешней политике Франции XVI века — как посчитал герцог де Леви Мирпуа, — но и во всей ее истории от Средневековья до Нового времени. Мнения историков насчет участия самого короля в значительных событиях того времени расходятся, и особенно неоднозначна оценка этой деятельности.
Был ли сын Франциска I никуда не годным правителем, который бесславно погубил творение своих предшественников, отступил перед Испанией и подготовил почву для сорокалетней эпохи гражданских войн? Или он был достойным наследником Капетингов, принесшим своей стране установление естественных границ, завершение авантюрных военных экспедиций, обновление административного аппарата, триумф французского Возрождения?
Ни в его переписке, ни в его деяниях ничто не свидетельствует о его посредственных умственных способностях. Все современники Генриха осуждали его за слабохарактерность. Но в то же время было бы несправедливо считать его марионеткой, лишенной власти, идей и величия.
Не такой блистательный, как его отец, Генрих был также менее легкомысленным. Он не был способен разрабатывать революционные планы, как Франциск I и Луиза Савойская, но придавал огромное внимание тщательной и скрупулезной проработке всех дел.
«Его лояльность и старательность заставляли его строить различные планы и не позволяли легко их реализовывать. Он довольно долго над всем размышлял, хотя его мысли не были лишены прозорливости, и это не позволяло ему молниеносно оценивать ситуацию, а, напротив, призывало остерегаться поспешных решений. Страх того, что ему не хватает умения, препятствовал ему быть неумелым. Предписания, которые он дал кардиналу Дю Белле в 1547 году, доказывают его благоразумие: «Нужно рассматривать цель и обстоятельства происходящего, и задумываться об этом, ведь что-то предпринимать очень легко. Это и значит выполнить задуманное».
132
Как и Людовик XVI, который был близок ему по душевным качествам,
133 Генрих интересовался вопросами техники. Как и его далекий потомок, он проникся страстью к своему морскому флоту и посодействовал его значительному развитию. Он также расширил и улучшил свою артиллерию и, требуя строгой дисциплины от своих солдат, позаботился о гарантированной выплате пенсий и о создании госпиталя для раненых.
«Он хочет добра и работает во имя него, не мог не написать Контарини, он приветлив и никому не отказывает в аудиенции. Когда он ест, рядом с ним все время находится кто-то, кто рассказывает ему о специфических вещах, и он все это слушает и всегда отвечает самым вежливым образом. Его никогда не видят в гневе, помимо редких случаев во время охоты… Поэтому можно сказать, что при таком характере короля его действительно очень любят».
Ничто так не соответствовало его темпераменту, как политика Монморанси. Грубый и жестокий министр оставался борцом за мир, сторонником выжидательных действий, защитником старого принципа: «Один король, одна вера, один закон». Течения, колебавшие устройство мира, абсолютно на него не повлияли, и он ничуть не изменился с 1536 года. Генрих восхищался таким постоянством и, будучи лишенным опыта, считал своего друга носителем непреложной мудрости. Альваротти показал, что Генрих рядом с коннетаблем был «подобен ребенку рядом с учителем».
Но, оказавшись на троне, Генрих не перестал быть романтиком и мечтать о рыцарских подвигах. Именно поэтому Гизы могли оказывать на него влияние. В противовес консерватизму Монморанси, они являлись воплощением движения, молодости, любви к славе и победам. Диана, которая была судьей поединка, проходящего одновременно между фаворитами и в душе принца, одновременно оказывала неоспоримое влияние на противоречивые течения, возникавшие, одно за другим, в политике Франции.
В противоположность Анне де Боже, Луизе Савойской, Екатерине Медичи, Мадам не была по духу главой государства. Тем не менее она не потакала ни своим женским капризам, ни своим увлечениям. Она во всем руководствовалась только личными интересами. Именно стремление защитить свое могущество и благосостояние, а также, в духовном плане, достоинство своего персонажа побудили ее поддерживать по очереди противоположные тенденции и однажды бросить искру в пороховой погреб, откуда вырвалась гражданская война.
В начале правления она сделала вид, что между ней и Монморанси восстановилась прежняя привязанность, и вместе с королем они посылали ему сердечные письма. Вспоминая также и о королеве, послы говорили о «правлении на четверых». Однако обеспокоенность Мадам чрезмерным доверием, которым пользовался коннетабль, сближала ее с лотарингской партией.
Депеша чрезвычайной важности Альваротти показывает, как четко эта ситуация обрисовалась после 8 июля 1547 года и какие опасения она вызывала у коннетабля. Монморанси надеялся вновь привлечь фаворитку на свою сторону, постоянно держа ее в курсе всех дел. Диана пользовалась этим преимуществом, но не собиралась складывать оружия.
Было совершенно очевидно, что будущее зависело от того, как сложатся отношения между христианнейшим королем и императором, который после победы, одержанной в Мюльберге над немецкими протестантами, достиг пика своего могущества.
Монморанси хранил верность Цезарю и идее единого христианского мира. Напротив, Генрих перестал восхищаться Испанией и вновь стал испытывать к Карлу Пятому глубокую неприязнь, возникшую в далеком прошлом, которая теперь усугубилась новыми претензиями к нему. В 1530 году коннетабль Кастильский, освобождая королевских детей, попросил у них прощения за нанесенные им во время плена оскорбления. Дофин Франциск поспешно согласился принять извинения, а его младший брат, повернувшись спиной к благородному сеньору, ответил «громким выходом газов».
Эта старинная ненависть, воскресшая, возгоревшаяся из пепла после заключения Крепийского договора, резко проявилась, когда Генрих отказался лично сообщить Элеоноре Австрийской о смерти Франциска I и, особенно, когда он потребовал, чтобы император появился на церемонии его коронации как граф Фландрии, вассал короля Франции. Карл ответил, что приведет с собой пятидесятитысячный отряд. Напуганный коннетабль предусмотрительно укрепил границы, и казалось, что вот-вот разгорится война.
На самом деле ни один из них не мог этого себе позволить, так как их страны претерпевали столь глубокий финансовый кризис, что возобновление военных действий могло окончательно разорить обоих правителей.
