– Да. Мне надо с вами поговорить. Вы ведь в этом подъезде
живете? Давайте пройдем к вам в квартиру.
– Ой, а можно на улице? Если я сейчас дома появлюсь, да еще
с милиционером… И вообще у нас дома трудно вести серьезные разговоры.
– Хорошо, – кивнул Гоша, – можно и во дворе, на лавочке.
– Я вообще-то все уже сказала следователю, – сообщила Ира,
когда они уселись на единственную свободную от дворовых бабушек скамейку. –
Хорошо, что Инну выпустили. Это точно не она убила.
– Почему вы в этом так уверены? Вы с ней знакомы?
– Ну, по-соседски, – полсала плечами Ира, – один раз к нам в
почтовый ящик их телефонный счет бросили, я занесла, поболтали немного. Потом
однажды Станислав Михайлович ключ оставил в замочной скважине снаружи. Я
увидела, позвонила в дверь.
– Он был настолько рассеянным человеком? – удивился Мальцев.
– Я его совсем не знала. Но, наверное, был растяпой, если
мог так ключ оставить.
– Ира, расскажите мне, пожалуйста, что вы видели и слышали
на лестнице в тот вечер.
– Ну, в общем, я уже рассказывала следователю.
– И все-таки давайте еще раз, подробненько, с самого начала.
Вот вы стали спускаться по лестнице. Вы до этого сидели на подоконнике или
вышли из квартиры?
– Я сидела на подоконнике, потом забежала домой на секунду,
а потом спустилась вниз. Но, если уж с самого начала… Я еще раньше, видела, как
Станислав Михайлович выходил из дома в тот вечер.
– Во сколько это было? – быстро спросил Гоша.
– Около семи. Точнее сказать, не могу. Я шла из булочной,
мать попросила хлеба купить. А он выходил из подъезда, в костюме, в галстуке,
такой весь парадный, одеколоном от него пахло.
– Вы запомнили потому, что обычно он ходил в другом виде?
– Нет. Он часто надевал пиджак, но, знаете, с джинсами, с
темной рубашкой или даже с футболкой. А чтобы вот так, при галстуке, это редко.
– Значит, он вышел из дома около семи, – задумчиво произнес
Мальцев, – и при полном параде.
– Да, около семи. А вернулся около девяти.
– И вы все это время сидели в подъезде?
– А где лее еще? – фыркнула Ира. – Во дворе бабки пристают,
дома родители. Где ж еще можно спокойно пообщаться?
Мальцев вытащил сигареты, закурил.
– Можно мне тоже? – попросила Ира. – Я свои там, у ребят,
оставила.
«Рановато тебе курить в шестнадцать-то лет», – хотел сказать
Гоша, но раздумал, протянул ей пачку, щелкнул зажигалкой.
Девочка глубоко затянулась и тут же закинула ногу на ногу,
томно прищурившись, выпустила дым из ноздрей, медленно повела плечами. Сигарета
делала ее взрослей и раскованней.
«Смешные они, – подумал Мальцев, – смешные и глупые. За то
время, пока они торчат по подъездам и подворотням, курят, пьют пиво и кадрят
друг друга, каждый из них мог бы по два языка выучить, компьютер освоить,
банковское дело или еще что-нибудь полезное. Хорошо, что моему Сереже только
шесть и нет у нас пока этой головной боли с подъездами-подворотнями».
– Как вы думаете, тот человек, с которым Зелинский
разговаривал у лифта, вошел в подъезд вместе с ним? Мог он ждать, например, в
закутке у подвальной двери?
– Нет, там никто не стоял. Я несколько раз бегала туда-сюда.
Моя бабушка во дворе сидела, на лавочке. Я ей сначала кофту принесла накинуть.
Потом она еще очки попросила. В общем, загоняла меня совсем. Если бы кто-то
стоял в подъезде незнакомый, я бы заметила.
– Так, значит, они вошли вместе. И вы услышали обрывок
разговора, когда спускались по лестнице.
– Да. Станислав Михайлович сказал: «Что за бред, откуда ты
такой взялся…» Я дословно не помню, но что-то в этом роде. А тот… – девочка
наморщила лоб под челкой, – подождите, он, кажется, что-то про ясность говорил,
мол, люблю ясность, не надо усложнять… И еще Зелинский сказал: «Слушай, может
ты псих?» Вот эту фразу я хорошо запомнила.
– А лицо того человека вы случайно не запомнили? – тихо
спросил Гоша.
– Он стоял лицом к лифту, я видела его сзади и чуть-чуть в
профиль, но совсем мельком.
– Как он был одет?
– Обыкновенно, – пожала плечами Ира, – джинсы, рубашка с
короткими рукавами.
– Рост, телосложение?
– Невысокий. Пониже Зелинского на полголовы. Худощавый, но
крепкий. Волосы короткие, скорее светлые, чем темные… Нет, я его совсем не
запомнила.
– Молодой?
– Если бы я лицо видела… Но не больше сорока, это точно.
Знаете, фигура, осанка… Да, скорее молодой.
– Вы сказали следователю, что почувствовали враждебность
между ними, напомнил Гоша.
– Да, мне показалось, они сейчас начнут друг другу морду
бить. Прямо воздух сгустился.
Попрощавшись с Ирой Лукьяновой, Мальцев тут же вернулся в
подъезд, поднялся на пятый этаж и позвонил в дверь квартиры Зелинских.
Инна встретила его в белом махровом халате до полу и в чалме
из полотенца на голове.
– Отмываюсь от вашего КПЗ, – мрачно сообщила она, возвращая
Мальцеву удостоверение, – до сих пор чувствую себя свиньей после ваших нар!
Вопросы мне уже все задали, подписку о невыезде взяли. Что еще?
– Еще вопросы, Инна Валерьевна, – улыбнулся Гоша, –
извините, служба.
– Ладно, проходите. Могу даже чаем угостить.
– Спасибо, не откажусь.
На кухне все сверкало стерильной чистотой. Инна Зелинская в
халате и в чалме из полотенца напоминала героиню какого-то рекламного ролика,
но какого именно, Мальцев не мог вспомнить. Полные чувственные губы, кошачий
разрез светло-карих глаз, тонкий, чуть вздернутый носик. Очень красивая
женщина.
Он сел на широкую деревянную лавку, дождался, пока хозяйка
нальет воды в чайник, включит его, усядется напротив, и только тогда задал свой
первый вопрос.
– Скажите, Инна Валерьевна, вы слышали, как ваш муж вернулся
домой в тот вечер?
– Слышала, как дверь хлопнула, и еще мне показалось, он
разговаривал с кем-то.
– Во сколько это было?
– В девять, может, без трех минут девять… По ОРТ шел блок
рекламы перед вечерними новостями.
– Вам показалось, что муле разговаривал с кем-то у двери.
Второй голос был мужской или женский?
