Клятва с удовольствием отхлебнул кофейку и закурил
сигаретку. Он так глубоко задумался, что не услышал тихого скрежета в замочной
скважине. А через минуту лицо его исказилось моментальным нечеловеческим
ужасом. Он не успел не то что крикнуть – даже вдохнуть. Горло его было перебито
ребром железной ладони, одним ударом.
Глава 16
– Он убежал! Я не знаю, что делать, – плакала Соня, теребя в
руках Мотин кожаный поводок, – там дворняжка какая-то, они с Мотей играли, я
покачалась на качелях, совсем немножко. А потом смотрю, Моти нет. Я ходила,
искала…
– Сонечка, успокойся, не плачь. – Вера достала носовой
платок и вытерла ей слезы. – Такое уже бывало. Мотя находил себе подружку,
убегал, но всегда возвращался. Он знает дорогу домой. К тому же у него на
ошейнике есть бирка с нашим телефонным номером… Господи? У нас ведь теперь
другой номер, вспомнила Вера, – я, конечно, забыла заказать новую бирку.
– Ну вот, – всхлипнула Соня. – Он заблудится, подберет его
кто-нибудь и даже сообщить не сможет. А если он попадет под машину? Сейчас
такое ужасное движение! Ой, Верочка, это я виновата… Нельзя было его спускать с
поводка. Пойдем еще поищем вместе.
– Конечно, пойдем. Ты ни в чем не виновата. Мотя – охотник,
ему надо обязательно бегать, если его не спустить с поводка, он может даже
заболеть.
Вера заправила футболку в джинсы, надела мягкие замшевые
туфли на босу ногу, взяла Соню за руку, и они отправились во двор.
Стояли теплые сумерки, на спортивной площадке подростки
играли в футбол.
– Ребята, Мотю не видели? – спросила Вера, заглянув на
площадку.
– Он туда побежал! – крикнул один из мальчиков и махнул
рукой в сторону арки, выходившей на шумную улицу.
– Нет, он во-он туда побежал, – другой мальчик показал в
противоположную сторону.
Вера и Соня обошли все соседние переулки, спрашивали
прохожих, кричали по очереди и хором: «Мотя! Мотя!» Но собаки нигде не было.
Кто-то говорил, будто пробегал только что рыжий ирландский сеттер и, кажется,
свернул во-от в тот двор.
Уже совсем стемнело. Надо было возвращаться домой. Вера
очень волновалась, во-первых, из-за того, что забыла поменять телефонный номер
на собачьем ошейнике, и это действительно осложняло ситуацию. Во-вторых, в
подъезде недавно поставили железную дверь с домофоном. Раньше Мотя прибегал,
легко открывал дверь лапой, поднимался на свой этаж и гавкал у квартиры. А
сейчас он не сумеет войти в подъезд.
– Ну давай еще немножко поищем! – Соня никак не хотела
возвращаться домой без собаки.
– Хорошо, Сонюшка, – вздохнула Вера, – еще один раз обойдем
двор, и все.
– А завтра я встану пораньше и опять пойду искать!
Они сделали круг, потом еще один, обошли несколько ближайших
переулков.
– Ох, там ведь мама с ума сходит! – спохватилась Вера. –
Все, домой, сию же минуту.
Они побежали в темноте сквозь опустевший двор, продолжая
звать собаку, но уже совсем тихо.
Надежда Павловна распахнула дверь, едва они вышли из лифта.
– Я уже собиралась в милицию звонить! Час ночи! Так. Все
понятно. Я думала, вы с Матвеем загуляли, а он, оказывается, убежал. Я ведь
тебя предупреждала. Нельзя было заводить собаку, да еще охотничью. Это же
кобель, он за течной сучкой на край света убежит, обо всем забудет.
– Да, – всхлипнула Соня, – а потом опомнится, увидит, что
потерялся. Ему сразу станет страшно. Это я во всем виновата.
– Не надо, деточка, – смягчилась Надежда Павловна, – такое
могло случиться и у меня, и у Веры. Ты, конечно, не прикрепила к ошейнику бирку
с новым номером? – Оно грозно взглянула на дочь.
– Я забыла… – Вера сама была готова расплакаться. – Надо
завтра утром позвонить по нашему старому номеру, предупредить… И еще, есть
специальная служба поиска пропавших животных, надо узнать в справочной.
– Ладно, – вздохнула Надежда Павловна, – ложитесь спать,
девочки. Это безобразие, что Соня у нас так поздно ложится. То на кухне всю
ночь болтаете, теперь вот Мотю искали. Я там воду согрела, две большие
кастрюли, чтобы вы помылись.
Вера поливала Соню из ковшика и все пыталась успокоить ее и
себя.
– Он найдется, я чувствую. Мы объявления развесим, я
распечатаю на принтере сразу штук тридцать, кто-нибудь найдет и позвонит.
– А Мотя пойдет с чужим человеком? Он ведь породистый, такие
собаки дорого стоят. Вдруг его увел какой-нибудь бомж, чтобы продать на Птичьем
рынке? – Соня сидела, съежившись в ванной, маленькая, худенькая, очень
несчастная.
– Не думаю, – Вера закутала Соню в махровую простыню, –
Матвей хоть и добродушный, но с чужим не пойдет.
– А как же тогда, если его хороший человек подберет, чтобы
нам вернуть?
– Он отличает хороших от плохих, – грустно улыбнулась Вера.
– С бомжом, который захочет его продать, Матвей не пойдет. От бомжа пахнет
перегаром, а он этот запах терпеть не может.
Они на цыпочках вошли в комнату Надежды Павловны, Соня
шмыгнула под одеяло и, прижимая к себе своего пупса, прошептала:
– Это я виновата. Все из-за меня. Никогда себе не прощу…
– Спи, маленькая, ты ни в чем не виновата, – Вера поцеловала
ее в темную шелковистую макушку, – спи спокойно. Утро вечера мудренее.
Ни Вера, ни ее мама не были заядлыми собачницами. Когда Вере
исполнилось восемь лет, она подобрала на улице крошечного щенка. Он был
полумертвый от голода, с перебитой лапой. Мама разрешила оставить собаку в доме
только на время выздоровления, а потом, сказала она, «мы пристроим его
куда-нибудь. Нам еще собаки не хватало при моих полутоpa ставках! Кто будет с
ним гулять? Это две как маленький ребенок!»
Щенок быстро шел на поправку. Через месяц он стал круглым,
пушистым, лапа зажила, он только чуть прихрамывал. Вера назвала пса Кузей, в
ветеринарной лечебнице ему сделали все положенные прививки, сказали, что собака
здоровая, хорошая, дворняга с примесью эрдельтерьера. Когда он станет взрослым,
все равно будет маленьким, чуть больше болонки.
Ни на какой Птичий рынок Кузю, разумеется, не отвезли.
Надежда Павловна сама не заметила, как привязалась к собаке. Он рос умным,
ласковым, все понимал, легко и быстро научился делать свои дела на дворе, а не
дома, после двух-трех серьезных разговоров уразумел, что тапочки грызть нельзя,
и в конце концов стал полноправным членом семьи. Он был приветлив со всеми, но
никогда не ластился к чужим, не брал еду из чужих рук, не любил фамильярности.
