– Вот видишь, мы с тобой наговариваем на человека без всяких
доказательств. Кроме поджатого собачьего хвоста и блатных замашек, нет ничего.
Собачьи сложные эмоции вообще не стоит обсуждать, мы с тобой в этом ничего не
понимаем. А приблатненность бывает и в людях, вовсе не связанных с уголовным
миром. Это в воздухе сейчас витает, это модно, поневоле человек перенимает. Тем
более если он побывал в Чечне…
– Нет, – покачала головой Соня, – он не играет в блатного.
Наоборот, старается это скрыть. Он играет в нормального. Но глаза… Я не знаю,
как объяснить. Вот, помнишь, мы были в зоопарке? Мы обе тогда заметили, какие
страшные, пустые глаза у медведя, особенно если он прямо на тебя смотрит. Ты
мне еще рассказала тогда, что медведь – самый коварный и жестокий зверь, хотя в
сказках он всегда простоватый и добрый. Ты говорила, медведь может задрать даже
того, кто кормил его с раннего детства. Он притворяется покорным,
дрессированным, человек не ждет от него беды, и вдруг он нападает неожиданно и
задирает насмерть, ни с того ни с сего. Потом мне еще папа рассказывал, как
медвежонка вырастили на буровой, в тайге. Он был ласковый, смешной, его все
любили. А он вырос и задрал до смерти двоих геологов, именно тех, которые его
молоком из соски откармливали.
– Ты хочешь сказать, у Федора такой же страшный взгляд, как
у медведя в зоопарке? – улыбнулась Вера.
– Иногда бывает.
– Ладно, пора спать, – вздохнула Вера, – я постараюсь завтра
найти тот злосчастный факс, если, конечно, не выкинула. В любом случае, когда
перезвонит Курбатов, я договорюсь о встрече. Может, это внесет хоть какую-то
ясность? Хотя, конечно, лучше было бы вообще не влезать… Но знаешь, пока нет
серьезных оснований думать о человеке плохо. Давай мы с тобой оставим все наши
детективные игры за скобками, будем жить, как жили, и Федор ни в коем случае не
должен почувствовать, что мы в чем-то его подозреваем. Если он злодей и бандит,
это может насторожить его. А если нормальный человек, то ему будет очень
обидно. Ты согласна?
– Да, это логично, – кивнула Соня, – тем более другого
выхода у нас нет. Он ведь просто так не исчезнет…
Вера долго не могла уснуть. Давно рассвело, а она все лежала
с открытыми глазами, смотрела в потолок и думала.
До сегодняшней ночи она не испытывала к Федору ничего, кроме
глубокой благодарности. А теперь прибавилась еще, и жалость.
У человека было жуткое детство, он рос в грязи и ненависти,
он прошел армию, служил в какой-то кошмарной части с дедовщиной и
садистами-старшинами. У Веры волосы дыбом вставали, когда он рассказывал про
армию. А потом Чечня, тоже грязь и ненависть. Об этом он даже рассказывать не
хотел…
Все в его душе переломано, и напыщенность, опереточный
надрыв вполне понятны. Ему хочется красивых чувств, высокой любви.
Конечно, история с сестрой звучит не правдоподобно, но если
Федор и лжет, то прежде всего самому себе. Кому не больно признавать, что
родная, любимая младшая сестра стала проституткой? Он потому и молчал о ней
раньше.
А в Соне сработал детский жестокий максимализм. В этом она
так похожа на свою маму… Чужой, другой, значит, способен на все. Верить нельзя.
Десятилетнему ребенку сложно понять, что за приблатненностью стоит
беззащитность, какая-то душевная неуклюжесть. Человек, выросший в грязи, всю
жизнь будет бояться грязи и предательств. Он не виноват, что у него было такое
детство, он не умеет формулировать свои чувства, однако это не значит, что он
ничего не чувствует. Взгляд как у медведя в зоопарке… О Господи, он ведь
человек, а не медведь. Он так пропитался грубостью и жестокостью, что даже
добродушный пес от него шарахается, а десятилетний ребенок подозревает Бог
знает в чем.
Он не врет, просто фантазирует, сдабривает грубую жизненную
прозу красивыми и возвышенными страстями. Ему хочется, чтобы все выглядело
ярко, как в кино. Уж злодеи, так непременно кровавые и беспощадные.
Если бы фирма «Стар-Сервис» была действительно мафиозно-бандитской,
то никакие ее факсы к чужим людям не попали бы. Скорее всего маленькая
полуавантюрная фирмочка-однодневка. Таких много сейчас. Люди запутались в
долгах, быстренько закрылись. Разве серьезный бандит стал бы так говорить по
телефону, как этот Курбатов? Разве он стал бы объяснять, извиняться, умолять?
Конечно, с Антоном Курбатовым стоит встретиться. И Федору
лучше об этом не знать. К его сестре все это вряд ли имеет отношение. А он
наломает дров сгоряча. Надо самой потихоньку разобраться, поискать факс. Ведь
правда, был такой странный факс, просто адрес и что-то про Брунгильду…
Вера обратила на него внимание именно потому, что текст
написан от руки, даже изучала почерк, вспомнила свое старое университетское
увлечение графологией. Надо поискать. Может, и не выкинула вместе с другими
ненужными бумагами? Жалко, если все-таки выкинула. В последнее время столько
приходится переводить, голова кругом идет.
Да, скорее всего с фирмой «Стар-Сервис» получилась нелепая
путаница, и Федина сестра здесь вовсе ни при чем. Возможно, девочка Наташа и
вляпалась в какую-нибудь неприятную историю, и Федя теперь яростно ищет
виноватых. А их, может, и вовсе нет. Девочка сделала глупость, дала себя
обмануть…
Вера никогда эту сестру не видела, но поверить в радужную
наивность современной юной девицы, у которой мама была судомойкой, а брат
воевал в Чечне, все-таки сложно.
Вере было до слез жалко неуклюжего, сильного и при этом
совершенно беззащитного Феденьку. Ей захотелось обнять его, погладить по
голове, как маленького. Вряд ли его пьяница-мать делала это часто…
Было раннее ясное утро. Отчаянно щебетали птицы. Солнце уже
пробивалось сквозь задернутые шторы. У Верочки наконец стали слипаться глаза.
В голове вдруг всплыла знаменитая шекспировская фраза: «Она
его за муки полюбила, а он ее – за состраданье к ним». Вера усмехнулась про
себя, уже почти во сне. У Шекспира все это плохо кончалось. Бедный,
настрадавшийся мавр взял и придушил красавицу Дездемону. А она ведь его
пожалела, даже полюбила.
* * *
Инне Зелинской было трудно открыть глаза. Веки отяжелели, в
голове гудело.
«И что лее я так надралась?» – спросила себя Инна.
Давно настал день. Инна разлепила веки и несколько минут
тупо глядела перед собой, на задернутые бледно-голубые шторы. За окном ярко
светило солнце. Мягкие голубоватые блики ложились на светлый лаковый паркет.
Нет, из этой красивой квартиры она никуда не переедет. Пусть
Стас сам катится, а она не переедет. Хрен ему! Наверняка можно найти какие-то
ходы, чтобы его отсюда выставить. Конечно, братков она не наймет. Не такая
дура, получится себе дороже. А вот хороший адвокат может многое. Дорого,
конечно, но на такое дело отец даст.
