Преследовать Сквозняка с ручной гранатой-самоделкой можно
бесконечно. А пистолет будто сам попросился в руки.
Краешком сознания он вдруг понял, что вовсе не из-за
разумной осторожности оттягивал развязку, уговаривал самого себя, будто
пистолет покупать опасно. Он знал: как только окажется в его руках удобное,
легкое оружие, он сразу убьет Сквозняка. Кто бы ни был рядом, он выстрелит и не
промахнется.
На этом кончится погоня, которая длится уже третий год и
стала для Володи единственным смыслом жизни.
Погоня кончится, главное зло будет наказано. А что дальше?
Конечно, зла в мире останется очень много, хватит на Володин век, до глубокой
старости. Однако он поклялся на могилах мамы, папы и бабушки: как только
Сквозняк будет убит, Володя уничтожит все смертоносное, что накопилось в его
доме за это время. Покуда есть под рукой отличные взрывные устройства,
маленькие хитрые ручные гранаты, удержаться невозможно. И вот теперь последнее
слово, логичное и единственно верное, должен сказать пистолет.
Но что дальше?
Володя сидел на лавочке перед желтой, со стеклянным куполом
громадиной миусского Дома пионеров. На фоне ясного июньского рассвета мрачно
чернели фигуры скульптурной группы, изображающей героев писателя Фадеева. С
одной стороны – толстоногие решительные молодогвардейцы, с другой – тяжелые
кони и всадники из повести «Разгром». А неподалеку, за старыми деревьями,
виднелась красивая чугунная ограда роддома имени бездетной Надежды Крупской. В
этом роддоме Володя родился. Здесь, на Миусах, он вырос. Именно отсюда переехал
на окраину после того, как погибла его семья.
С четвертого по седьмой класс он ходил в Дом пионеров, в
кружок «Юный химик». Бабушка рассказывала, что на месте желтого помпезного
сооружения был храм Александра Невского, один из красивейших в Москве. Его
долго не могли взорвать. Храм трижды поднимался в воздух и опускался на землю –
целехонек. Вокруг плакали верующие старушки. Почти неделю стоял тихий вой. И
грохотали ночами взрывы.
Конечно, инженерная мысль победила. Храм взорвали частями,
сровняли с землей и выстроили Дом пионеров. А позже какой-то шальной скульптор
придумал водрузить на широкой площадке перед входом пугающую композицию, черных
призраков. Володя вдруг поймал себя на том, что и эти отвратительные скульптуры
хочет взорвать. Они тоже проявление зла и бездарности. Каждый день на них
смотрят дети, и что-то нехорошее оседает в их душах.
– Так нельзя, – прошептал он самому себе, – тебя поймают, ты
попадешь в тюрьму и там погибнешь. От этого не станет в мире меньше зла. Так
нельзя.
Он заметил, что беседует с тишиной, с ранним ясным утром.
Почему-то вдруг навалилась страшная, тошная тоска. Он один на свете, и никто не
заплачет, если завтра его схватят и посадят в тюрьму. Никто не скажет спасибо
за долгие бессонные ночи, за бесконечную слежку, за исполненные справедливые
приговоры, за выстраданный, точный выстрел, который непременно прозвучит – днем
ли, вечером, не важно. Сквозняку от этой пули не уйти. Но спасибо никто не
скажет, даже милая круглолицая блондинка, так похожая на Володину бабушку в
молодости.
Солнце вставало, стеклянный купол Дома пионеров жарко
вспыхнул и погас в рассветном луче. Маленький, русоволосый человек в ковбойке
сидел на лавочке в пустом сквере, сгорбившись, низко опустив голову. Ему было
зябко после бессонной ночи. На коленях лежала спортивная сумка, а в ней –
пистолет. Черные пустые глаза скульптур глядели на него тупо и решительно.
* * *
– А вы случайно не Курбатов? – спросил Антона детский голос.
– Да, я Курбатов.
– Скажите, чем торговала ваша фирма? Ребенок говорил очень
тихо, Антону показалось, трубка прикрыта ладошкой. Он удивился вопросу.
– А почему тебя это интересует?
– Вы сначала скажите, только правду. А потом я объясню.
– Ну ты представься хотя бы, – Антон улыбнулся в трубку, – я
ведь даже не знаю, мальчик ты или девочка, сколько тебе лет.
– Я девочка. Соня. Мне десять лет. Так чем торговала ваша
фирма?
– Очень приятно. Соня. Меня зовут Антон. Наша фирма
занималась посреднической деятельностью. Ты знаешь, что это такое?
– Конечно, знаю. И в чем именно вы посредничали?
– В покупке недвижимости за границей.
– Это правда? Или вы врете?
– Зачем мне врать?
– Ну, мало ли? Вдруг вы на самом деле торговали оружием или
живым товаром?
– Нет, ничем таким мы не торговали. Только домами в Чехии.
«Странная девочка… Ну и детки пошли, – подумал Антон, –
смотрят боевики по телевизору и по видео, а потом в них играют».
– Прости, пожалуйста, ты не могла бы позвать Веру к
телефону? – осторожно спросил он странную девочку.
– Она спит. Но я ее сейчас разбужу.
– Спасибо.
Ждать пришлось довольно долго. Видно, Вера спала крепко,
хотя было уже почти двенадцать.
– Да, я слушаю, – раздался наконец сонный голос в трубке.
– Доброе утро. Вера. Вы простите меня за назойливость, –
начал Антон, – я просто хочу вам напомнить… Вы не искали факс?
– Это вы меня простите. Пока не искала, руки не дошли. Но я
могу посмотреть прямо сейчас. А вы перезвоните минут через двадцать.
– Может, я у телефона подожду?
– Как хотите. Честно говоря, не знаю, сколько на это уйдет
времени.
Однако времени ушло совсем немного. Пару дней назад Вера
разбиралась в ящиках своего стола. Все нужное она разложила по папкам, и в этих
папках того факса быть не могло. И смотреть нечего. Она уже подумала, что
выкинула важную для Курбатова бумажку, ей стало неудобно, но тут заметила белый
уголок, торчавший из-под маленького струйного принтера.
Столешница была покрыта стеклом. Под стекло Вера клала
фотографии школьные, университетские, мамины в детстве и в юности, в общем, те,
на которые хочется часто смотреть. Туда же, под стекло, иногда засовывала
листочки с важными телефонами, чтоб не потерять. Почему-то именно под стекло
попал многострадальный факс с текстом, написанным от руки. Наверное, это вышло
машинально. А сверху стоял принтер, и Вера раньше этот листочек не замечала,
забыла о нем.
– Вы слушаете?
– Да.
– Я нашла. Кажется, это именно тот факс. Написано по-чешски,
от руки. Хотите, я ва прочитаю по телефону? Здесь всего несколько слов. Просто
адрес и что-то непонятное. Брунгильда какая-то…
