Я срываюсь с места, снова осматриваю проклятый скверик – и снова он пуст!
Сейчас узнаем, что у вас там за клуб юных натуралистов, думаю я и пытаюсь продраться сквозь бузинные заросли, но это оказывается совсем непросто – кустарник вторжению явно не рад. Острые ветки обдирают руки и норовят выцарапать глаза. Я отступаю на шаг и наклоняюсь, чтобы проверить, не получится ли просочиться низом, но тут мой взгляд цепляется за бордюрный камень. Это все тот же заложенный на века серый гранит с Кройц-штрассе. По сравнению с фотографией улицы, сделанной сто лет тому назад, он стал ниже из-за того, что ушел в землю. На обратной его стороне, незаметной с проезда – да и кому пришло бы в голову разглядывать? – все еще различима выбитая в камне вязь.
Присев на корточки, я с корнем выдергиваю мирно растущие возле бордюра одуванчики и провожу пальцами по поверхности гранита. Бороздки на камне слишком мелкие, к тому же, забиты глиной, однако я почти не сомневаюсь в том, что это рейсте.
Комбинация из нескольких знаков циклично повторяется. Я убеждаюсь в этом, проползая весь путь на коленях. Понять, какие они и сколько их здесь, невозможно – наклонные черточки и точки сливаются в единый орнамент, охватывающий сквер полукольцом.
Я распрямляю ноющую поясницу, достаю телефон и без колебаний набираю номер Террановы.
Абонент не отвечает, временно недоступен, все еще обижен или попросту дрыхнет, забыв зарядить аккумулятор. После нескольких неудачных попыток я решаю написать эсэмэску.
«Я НАШЛА КРОЙЦ-ШТРАССЕ» – печатаю я огромными буквами. Для убедительности добавляю кучу восклицательных знаков и нажимаю «Отправить». В этот самый момент мимо меня как ни в чем не бывало проходит та самая девчонка, что совсем недавно бесследно растворилась в куще бузины.
– Стой! – кричу я страшным голосом. Обгоняю ее и преграждаю путь. Она послушно останавливается, но выглядит не испуганной, а скорее раздосадованной.
– Как вы туда попадаете? – Если уж я сама себе кажусь умалишенной, то ей, должно быть, и подавно. Она быстро оглядывается, словно желая убедиться, что в случае нападения ей будет куда бежать, щурит ангельски-голубые глаза и в тон мне переспрашивает:
– Куда?
– На Кройц-штрассе.
Девчонка задумчиво теребит кисточку косы. Солнечные лучи золотят ей макушку. Клетчатое платье с подъюбником и толстая книга в руках превращают ее в обитательницу одного из тех каменных домиков, что канули в небытие вместе со старым городом, эдакую повзрослевшую «книжную воришку» Лизель Мемингер.
– Не понимаю, о чем ты, – говорит она наконец и делает шаг в сторону, чтобы обогнуть препятствие в виде меня. Я не решаюсь помешать, но вид ее удаляющейся спины приводит в отчаяние, и я бросаю вдогонку свой последний аргумент:
– Бесков сказал, что я могу прийти сюда, когда захочу!
Она возвращается. Во взгляде читается самое искреннее желание помочь.
– Значит, можешь, – говорит она, делая ударение на каждом слове. – Но я не могу прийти за тебя.
– Скажи хотя бы…
Бесполезно – на этот раз она покидает меня окончательно, а я продолжаю стоять, обхватив руками голову. Вот же черт! Просто платформа 9 ¾ какая-то…
Я подбираю с лужайки отломленный сухой прут и наставляю его на бордюр жестом, прекрасно известным поттероманам всего мира.
– Алохомора! Бомбарда! Экспеллиармус!
– Похоже, твоя бузинная палочка сегодня не в духе, – раздается у меня за плечом.
Я испуганно оборачиваюсь и вижу веселые глаза Бескова.
Он садится на злосчастный бордюр, знаком приглашает меня последовать его примеру и беззвучно смеется так, что плечи вздрагивают. Я робею, но послушно приземляюсь рядом, пользуясь шансом на безнаказанное рассматривание. И снова, как во время первой нашей встречи, этот Бесков производит впечатление человека, который пытается казаться кем-то другим. У него смелая стрижка: почти под ноль выбритый висок с одной стороны и длинная челка, светлая до ледяной полупрозрачности, почти седины, которую он то и дело откидывает назад – с другой. Кожаная митенка в сочетании с белоснежной рубашкой и галстуком-бабочкой выглядит компромиссом. Воротник-стойка не скрывает татуировку на шее – острый край орнамента почти касается мочки уха. Вся эта агрессивная атрибутика словно призвана (но с задачей не справляется) сгладить впечатление невероятной открытости лица – в нем есть и детская подвижность, и наивность, и еще что-то, чему сложно подобрать название, но именно это заставляет меня не слишком переживать из-за того, что он застал меня в момент личной слабости, проще говоря – идиотизма. Я даже рада, что моя выходка его позабавила.
– Почему вы сразу не сказали, что Кройц-штрассе – это наша улица Салтыкова-Щедрина? – говорю я, отчего-то переходя на множественное число, хотя отлично помню, что рядом с многострадальным бабушкиным домом мы легко и непринужденно общались на «ты».
Он глядит на меня с этой своей улыбкой чеширского кота, и в его глазах отражается небо.
– Потому что это не так.
Мы сидим на старинном бордюре, будто на скамейке в городском парке. Мимо, подпрыгивая на ухабах, проезжает машина. Следом проходят двое подростков, старушка и женщина с коляской. Никому из них нет до нас дела. Они возвращаются домой.
А он все держит и держит меня взглядом. Все это время в моей голове теснятся мысли о бабушке, сгоревшем доме, обыске в моей комнате, погибшем Марке и Германе, который не отвечает на звонки. И я говорю то единственное, что, как мне кажется, способно разом все это объяснить:
– Моя жизнь летит к чертям.
Он кивает, словно ожидал услышать нечто подобное.
– Все это похоже на охоту, но я не понимаю, кто и на кого охотится. Несколько дней назад я жила, не беспокоясь ни о чем, кроме дедлайнов и барстука Трампеля. А сейчас – пожар… Кто-то роется в моих вещах. Умирают люди. И мне кажется, что во всем этом виновата я.
– Все не так просто. Ты правильно сделала, что пришла.
– Сейчас вы предложите мне обнять березку и во всем ей покаяться.
Бесков поднимается на ноги и стряхивает несуществующие соринки с идеально отглаженных брюк, а затем многозначительно смотрит на что-то у меня за спиной. Я оборачиваюсь и застываю с приоткрытым ртом.
За широко распахнутыми воротами белеют стены дома с исчезнувшей улицы Кройц.
Вещи ничего не ждут взамен
– Что ты знаешь о шеффенах?
– Так в средневековой Германии называли присяжных заседателей. – Я жалею о том, что не успела поподробней расспросить Терранову. Попытка сумничать призвана скрыть замешательство. – А сейчас… Сейчас это рейстери, которые убивают других рейстери.
Мой собеседник удовлетворенно кивает.
– Как по твоему, для чего им это нужно?
Я помалкиваю, чтобы окончательно не разочаровывать его в своих умственных способностях. К тому же, обстановка невидимого дома не слишком располагает к непринужденной беседе. То, что я сижу в невидимом кожаном кресле посреди невидимой библиотеки, не дает мне покоя. Кажется, стоит только утратить бдительность, и книжные полки, ковер на полу, камин с почерневшим очагом и плотные шторы зыбко покачнутся и растают прямо на глазах, а я обнаружу себя лежащей под сенью деревьев или того хуже – прикорнувшей на дорожке возле желтой «Оки».
