Иногда соседи были на работе, и тогда я продолжала самоотверженно долбить своими тощими пальцами по клавишам, а иногда соседи не были на работе и ненавязчиво намекали о своем присутствии стуком по батарее.
Я до сих пор, когда слышу стук по батарее, замолкаю. На всякий случай.
Итак, я вышла в свет, по факту – во двор. Это было постсоветское время, когда слова «красота» и «стиль» были синонимами слов «джинсы» и «спортивный костюм». Поэтому я надела свой самый красивый спортивный костюм, привезенный из заграницы, ярко-фиолетовый и просто невероятный. Я была уверена, что выгляжу в нем нереально круто, как Синди Кроуфорд, не меньше.
Как я выглядела в реальности – не знаю, потому что зрение у меня к старшим классам предательски упало, а очки я отказывалась носить.
Помню, одно время даже подрисовывала себе фломастером маленькую родинку над верхней губой. Мне тогда казалось, что я похожа на топ-модель. Сейчас мне кажется, что я была похожа на идиотку.
Обычно смотрела на себя в зеркало, видела в отражении фиолетовое пятно (если это был мой спортивный костюм «Адидас») или голубое пятно (если надевала джинсовые вещи). «Наверное, красиво», – констатировала я и шла гулять вся красивая, в спортивном костюме и с нарисованной фломастером родинкой, с целью стать частью дворовой элиты.
Чтобы влиться в любую дворовую компанию, как оказалось, многого не надо. Просто скажи: «Привет всем», доставай семки, сиди во дворе около песочницы или на качелях и смейся над шутками мальчика, который тебе нравится.
А мне нравился Юра. Он был старше на три года, но тогда казалось – на целую жизнь. Он рассказывал самые смешные анекдоты и совершал самые смелые поступки. А еще Юра мог плюнуть на четыре метра! ЧЕТЫРЕ! МЕТРА! Вы вообще представляете, сколько это? Да за это ему бы любая отдалась. Так мне тогда казалось.
И я сидела на краю песочницы и хохотала над всеми его шутками. Даже когда мой внутренний голос сокрушенно говорил: «У Жванецкого это интереснее звучало», на что я резонно находила аргумент в пользу Юры: «Вряд ли Жванецкий может плюнуть даже на два метра».
Короче, я влюбилась впервые в своей жизни. Юра был великолепен. Он учился в какой‐то модной шараге и уже умел водить папину машину. Как и все девятнадцатилетние дворовые парни, Юра имел цель в жизни. Он часто говорил: «…и я буду гонщиком, а когда мне исполнится тридцать лет и зрение уже не будет позволять водить скоростные тачки, я сяду за руль своего скоростного „Хендая“, разгонюсь и рухну со скалы!»
Это были слова настоящего героя. Если совсем честно, то это также были слова настоящего психопата. Но в шестнадцать лет я думала: «Тааак, мне как раз в это время будет двадцать семь, и мы рухнем со скалы вместе. Вот оно, женское счастье». И терпеливо ждала, когда Юрка обратит на меня свой брутальный взгляд. Может быть, он и обращал свой взгляд на меня, но я со своим зрением ничегошеньки не замечала.
Тут важно сразу сказать, что я никогда не была самой красивой девочкой: ни в садике, ни в школе, ни тем более во дворе. Поэтому рассчитывать, что парень будет ослеплен моей красотой, не могла и искала другие способы привлечения внимания.
Через полгода моего гуляния во дворе, когда колени уже предательски ныли от постоянного сидения на кортах, удача улыбнулась мне – Юра сказал: «Натах, давай гонять вместе?»
Сейчас поясню эту фразу для тех, кто обычно читает Лермонтова и Пушкина (если таковые среди моих читателей имеются, на что я очень надеюсь). «Давай гонять» – это то же самое, как если бы он сказал мне: «Барышня, не изволите ли вы быть всецело моей отныне и во веки веков. Пока тридцатилетний рубеж моей жизни, скала и скоростной „Хендай“ не разлучат нас?»
Естественно, я сказала: ДА! Но в реальности промямлила: «Ну-у, типа, а че бы и нет, давай…»
И с этого дня мы с Юркой были вместе. Я и он. Мы вместе. Официально. И все об этом знали. И девочки завистливо щебетали: «Вы такие идеальные, у вас будут такие прикольные дети!»
«Только их надо успеть родить до Юркиных тридцати лет», – думала я.
Я была самой счастливой шестнадцатилетней девочкой. У меня был ПАРЕНЬ! Настоящий! Живой! Мой! Впрочем, по факту в жизни ничего не изменилось: я так же сидела во дворе, грызла семечки, смеялась над его шутками и следила, чтобы НИ ОДНА БАБА БОЛЬШЕ НЕ СМЕЯЛАСЬ НАД ЕГО ШУТКАМИ! Ибо этот парень – мой, и только для меня все его смешные шутки. Найдите себе своих крутых парней, чтобы они вам клевые шутки говорили, а моего не слушайте!
Впервые в жизни я поняла, что такое ревность. Не в том плане, что я не знала это чувство. Очень даже знала: у меня есть младшая сестра, которой обычно уделялось максимальное количество внимания. Естественно, я ревновала. Но вспышки ревности случались короткие, как взрыв петарды: резкий оглушающий хлопок – и все. А тут ревность была другой: как взрыв атомной бомбы, когда из живых остается только выжженная земля и тараканы. Тараканы в моей голове, которые после подобных вспышек ревности топтались нерешительно и говорили: «Наташа, он сказал ей „Привет!“. Наверное, он хочет быть с ней, а не с тобой! Конечно! Ведь у нее грудь пятого размера!»
У Ирки и правда была большая грудь. Такая большая, что я видела эту грудь и без очков. А иногда, если честно, в приступе ревности, вообще ничего не видела, кроме этой необъятной груди. Тем более было обидно, что обладательница этих бесячих сисей была Юркиной бывшей.
Неизвестно, чем бы закончилась моя первая любовь, но перед началом одиннадцатого класса мы с родителями переехали в другой район. Мама сказала: «Хватить жизнь себе губить, тебе нужно школу закончить, ты на медаль идешь и в институт поступаешь». А я не хотела ходить на медаль, я хотела ходить к Юрке на свидания.
Но с родителями спорить бесполезно. И я, выросшая на книгах, полная романтизма тургеневская девушка без сисек, но с большими мечтами о будущем, решила как‐то красиво сообщить моему Юрке, что вынуждена уехать, мол, «обстоятельства сильнее нас, нам придется расстаться, но расстояние лишь укрепит нашу любовь друг к другу». А он мне ответит что‐то типа: «Любимая, но ведь я не смогу жить без тебя!» И умрет. Примерно так я себе представляла эту картину, и в моем воображении она выглядела очень красиво и весьма трагично.
Однако наш любовный расставанческий разговор сразу не заладился. Как сейчас помню эту эпическую сцену: я отозвала Юрку в сторону, вся наша компания сразу заулюлюкала, типа: «Сейчас сосаться будут!». Я покраснела. Он побледнел. Потому что за весь год мы не целовались ни разу. Я все ждала какого‐то подходящего момента, который, как мне казалось, мог наступить в любую минуту.
Я была настроена решительно. Минут пятнадцать говорила ни о чем, потом еще минут двадцать ни о чем. Через час пошел дождь, и нам пришлось забежать под козырек подъезда.
«Как в романе Джейн Остин!» – подумала я.
– Ебаный ливень! – сказал он.
– Юра, нам нужно расстаться, – наконец выдавила я из себя эпохальную фразу.
