– По логике фабрике лучше бы найти другого поставщика.
– Это по нашей с вами логике так. А по либермановской – такого поставщика надо целовать в анус, поить марочным коньяком и робко спрашивать – а нельзя ли как-нибудь ухитриться задрать цену не в два, а в два с половиной раза? Делать-то самим вообще ничего не надо, но себестоимость, а значит, и прибыль сразу повысилась. Единственный плюс реформы – она поначалу позволяла убрать с предприятий балласт, абсолютно ненужных людей, и поделить их зарплату между оставшимися. Но Брежнев испугался возможной безработицы и первым делом прикрыл именно это. Ну, а потом и до всего остального потихоньку руки дошли.
– Может, он правильно испугался? Хорошего в безработице мало.
– Какая при социализме может быть безработица? Вон во время Великой депрессии, как припекло, Рузвельт тут же применил вполне социалистический метод – отправил безработных строить дороги за пайку и подобие крыши над головой. А в СССР дело обстоит еще смешнее. Возьмем канонический пример всех пишущих про реформу, Щекинский комбинат. За время работы в новых условиях число работающих сократилось почти на тысячу человек, производительность труда и рентабельность выросли раза в три, объем производства – в два. То есть та тысяча была не просто лишней. Она вредила! Без нее стало гораздо лучше. И, значит, если им организовать какое-нибудь место, где они будут сидеть, получать ту же зарплату, но ни хрена не делать, то есть не наносить вреда, и то будет польза. Ну, а если зарплату слегка уменьшить и попробовать заставить творить их хоть что-то полезное, пусть в денежном выражении и несоизмеримое с их зарплатой, станет и вовсе замечательно. Но ничего подобного ни Либерман, ни Косыгин предлагать не подумали.
– И что же делать?
– Наверное, думать. Причем желательно головой, а не на чем сидят.
– Вас послушать, так можно прийти к выводу, что капитализм экономически эффективней социализма.
– Конечно! А вы разве сомневались? Грабеж экономически выгоднее любой, даже самой эффективной работы. Кстати, вот тут классики марксизма, похоже, не подумав, попали в точку. Это я насчет утверждения, что победит тот общественный строй, который обеспечит большую экономическую эффективность.
– Ленин говорил о производительности труда. Вряд ли под словом «труд» он подразумевал еще и грабеж.
– А почему нет? По-моему, правильно, с максимальной эффективностью грабить – это непросто. Не у каждого получится, тут надо квалификацию иметь. Европейцы лет триста учились, пока додумались до глобализма.
– То есть в ближайшей исторической перспективе, по-вашему, социализм обречен.
– Тот, который по классикам и всяким прочим Сусловым, – безусловно. А который, например, по Дэн Сяопину – я бы не сказал. Опять же в Израиле, говорят, получается довольно интересно, хотя они свое общественное устройство социализмом не называют. Даже сейчас у них интересно, а в двадцать первом веке тем более. Антонов, кстати, летом собирается туда съездить. Потому как написать можно что угодно, лучше своими глазами посмотреть.
– Кстати, а вы мне не сделаете подборку именно про Израиль? Наверняка потом она понадобится Косыгину. Да и для вас самих, думаю, тоже лишней не будет.
Как оказалось, социалистическое производство тоже может работать быстро и качественно, особенно если его продукция зачем-то нужна лично председателю Совета министров. В начале декабря мне позвонил старший косыгинский охранник Карасев и сообщил:
– Вам просили передать, что корпуса для калькуляторов с начинкой согласно эскизам будут готовы на днях. Где вы собираетесь организовать производство?
Я чуть не ляпнул: «Да вы что там, уже совсем – для вас девять коробок с проводами производство?» – но вовремя одумался. Сваливать корпуса в коридоре нашей коммуналки – не самая лучшая идея. Нет, соседи, конечно, ничего не скажут, но зачем же так бессовестно эксплуатировать их уважение ко мне? В общем, я постарался придать голосу значительность и заявил:
– Из соображений обеспечения секретности и для того, чтобы минимизировать сроки исполнения заказа, я бы предложил организовать производственный участок по месту моей работы, в подвальном помещении, которое сейчас используется как склад. Однако на то, что оно будет просто отобрано у лаборатории, я категорически не согласен, так и передайте шефу. На втором этаже есть три комнаты, которые уже почти год стоят пустыми.
– Хорошо, передам. Но вы уверены, что имеете право быть категорически несогласным?
В голосе Карасева даже по телефону слышалась усмешка.
– Разумеется. Как и всякий советский человек, я имею право на личное мнение. Ну, а если передать мне подвал будет затруднительно, я согласен и на что-нибудь другое, но где-то на Юго-Западе и за дополнительную оплату. Ездить после работы через всю Москву у меня просто нет времени.
Второму письму сверху завлаб почти не удивился. Тем более что те комнаты ему отдали все три, хотя я-то имел в виду какую-нибудь одну, так что для него это был очень выгодный обмен. Впрочем, сейчас его интересовали два других вопроса.
– Виктор, так вы что, теперь у нас по факту уже не работаете?
– Яков Наумович, да с чего вы взяли? Ваши заказы для меня по-прежнему имеют высший приоритет. А калькуляторами и, наверное, чем-нибудь прочим я буду заниматься в свободное от основной работы время.
– Кстати, в письме предлагается поднять вам оклад.
– Так поднимайте, я не против.
– Хорошо, остался еще один вопрос. Как быть с теми приборами, что лежат на складе?
Надо сказать, что это помещение только называлось складом, а на самом деле было свалкой. Там валялись всякие издохшие и частично разобранные установки, по большому счету никому особо не нужные. Места они занимали немного, и я предложил:
– Пускай себе и дальше валяются! А если вы разрешите использовать их как источник каких-либо внезапно понадобившихся деталей, будет и вовсе замечательно.
– А если детали понадобятся не вам?
– Не возражаю. В ту комнату всем будет запрещен доступ только в мое отсутствие. А когда я там, можно приходить и развинчивать это железо хоть до основания.
– Тогда все в порядке, зайдите после обеда в дирекцию. Кажется, ваша карьера выходит на новый уровень. Вот только я не знаю, поздравлять вас или выражать соболезнование.
– И я тоже в сомнениях, так что не будем делать ничего.
В дирекции мне вручили латунную печать, чтобы я, значит, покидая помещение, его обязательно опечатывал, журнал учета посещений и сообщили, что приказ о назначении меня старшим инженером уже готовится. После чего я сходил в Первый отдел, где Антонов прослушал десятиминутный инструктаж про секретность, а Скворцов тут же его забыл ввиду полнейшей оторванности от жизни, и на этом последние бюрократические преграды были преодолены. Теперь мне предстояло работать головой и руками.
А вообще, конечно, Косыгин вел себя несколько странно. Не так, как я предполагал. Мне представлялось, что сначала он не поверит в развал СССР, ему придется долго и нудно таскать все новые и новые доказательства. Потом начнет злобно допытываться у меня, как это мы, сволочи, дошли до такой жизни. И, наконец, он дозреет до вопроса, как можно этот СССР все-таки сохранить. Какие, например, технологии из будущего тому смогут помочь. И моим заверениям, что в текущем виде страны никакие, вопрос тут не в производительных силах, а в производственных отношениях, он опять-таки не поверит.
