— Нет, мой милый ушастик. Твое терпение я испытывал гораздо раньше, в караване. А сейчас я его просто использую.
— Грр…
— Каррашик, он снова дразнится!
Таррэн выругался про себя, в очередной раз признав, что это дрянное создание, по какому-то недоразумению носящее гордое звание Гончей, снова его подставило. Ловко, изящно, умно и так красиво, что аж зависть берет. Надо же было быть таким идиотом, чтобы поверить, что злобный мальчишка упустит возможность использовать его в качестве живого щита? Как заслон, тупую деревяшку, которую не жалко, если вдруг сломается?! Поправка: люто ненавидящий его мальчишка! Да еще узы эти дурацкие… тут ведь не уклонишься, не соврешь, не сможешь даже сопротивляться толком, потому что роль ведомого сковывала по рукам и ногам! Проклятье! Мерзкий сопляк чуть ли не с самого начала знал, что граница должна благосклонно принять кровь Изиара! Просто потому, что с его помощью и для его потомков создавалась! Не вина владыки, что много веков спустя открылся новый проход и карты старого были безвозвратно утеряны. Не его вина, что в этот раз воспользоваться ими не удалось, а пришлось, как блаженным, тащиться к Торку на хребет, чтобы рисковать шкурами там, где прежде и помыслить никто не мог! Трэнш диаре!
— Ну, малыш…
— Чё ты злишься, ушастый? Я же не ошибся, — мило улыбнулся пацан, полируя коротко стриженные ногти. — Скажи спасибо, что ты оказался тем, кем нужно, и никакие доказательства больше не требуются. А то, что впереди других тебя поставил… так я же рядом иду. Не боись, вытащу, если что.
Он дурашливо поклонился и, не стесняясь зрителей, сплясал откровенно издевательский танец.
«Убью, — неожиданно понял эльф, в душе которого вдруг удушливой волной поднялась ненависть. — Доберемся до заставы — и точно убью. Там меня сдерживать ничто не будет, а слабые места у тебя все-таки есть. И не одно. Тогда посмотрим, насколько ты хорош без своей хмеры!»
«Попробуй, темный. Я буду ждать».
Таррэн вздрогнул, почувствовав натянувшиеся узы, и, неожиданно поняв, что это была не его ненависть, внутренне содрогнулся. А потом вдруг увидел то, что ему наконец позволили увидеть.
Создатель… да как же это?!
Эльфа словно ведром холодной воды окатили. От внезапной догадки что-то противно сжалось и заледенело внутри, сдавило и мерзко заныло, потому что это было действительно страшно. До ужаса правдоподобно и невероятно тяжело: сознавать, что тебя использовали.
Белик, словно получив щедрую похвалу, расплылся в безудержной улыбке. Засиял весь, расцвел, гордо надулся. Вот только глаза у него внезапно заледенели, сузились и блеснули отточенной сталью, красноречиво показав кровному врагу, что он сильно ошибся. Смертельно ошибся в выборе пары для единения, потому что на самом деле ни о каком перемирии не могло быть и речи. Никогда. Только трезвый расчет, умелая игра и холодная констатация фактов. А то, что ему прежде казалось, — лишь глупые фантазии и богатое воображение. Даже узы.
«Да, — шепнул в голове эльфа мягкий голос, в котором чувствовалось торжество победителя. И холод… лютый холод приближающейся смерти. — Я всегда тебя жду».
Таррэн содрогнулся снова и против желания всмотрелся в приоткрывшийся на мгновение разум Гончей. Впервые понимая ее мысли, желания, намерения. Впервые касаясь того, чего ему не давали почувствовать прежде. И впервые за пятьсот лет жизни ощущая жутковатый холодок между лопатками, подозрительно похожий на прикосновение отточенного эльфийского клинка.
Бездна… как же он ошибся! Как страшно ошибся, посчитав недавний разговор искренним, а намерения юного Стража — исключительно благими. Нет, Белик не обманул его в словах ни разу, но… о владыка владык! Как же талантливо недоговаривал! Как играл на им самим же предложенных узах, как потрясающе правдиво играл, делая вид, что доверился в ответ хотя бы немного! Как искусно прятал себя настоящего под трагической маской замученного ребенка! Как ловко использовал свои воспоминания, чтобы заставить Таррэна сожалеть! Как изящно разжег интерес, вынудил приблизиться, довериться, а затем с холодным равнодушием сделал то, что посчитал нужным…
Похоже, Элиар прав: узы для Белика — лишь предлог, чтобы держать кровного врага под пристальным надзором. Чтобы точно знать, когда ждать от него предательства. Маленький Страж был уверен, что предательство непременно будет. Не могло не быть! А потому открылся ровно настолько, насколько требовалось, заставил поверить, что все не так уж плохо. Играл с узами, как кошка играет с глупым мышонком. Ловко уклонялся от ответов, умело скрывал истинные чувства, спрятал свою давнюю ненависть до поры до времени. Затаился. Но попутно забрал из головы эльфа все, что хотел, старательно перерыл чужую память в поисках упоминания об ордене и о хрониках; убедился, что в ближайшее время со стороны ушастого подвоха не будет; использовал его везде, где мог. Подставил даже здесь, на тропе, заставив открыться и использовать силу, к которой тот и не собирался обращаться. А теперь с холодным равнодушием опытного убийцы признал, что сам ждет лишь повода. Причем ждет уже очень давно — терпеливо, чутко, расчетливо, как опасный хищник из удачной засады. Словно дикая хмера, которые никогда не приручаются.
Темный эльф вдруг почувствовал на себе внимательный взгляд Траш, ее молчаливое согласие, смешанное с внятным предупреждением: «Да, ты прав, мы никогда не забудем», — пристальный и холодный интерес этого смертоносного существа, тесно спаянный с таким же ледяным безразличием ее молодого хозяина, а потом понял все и медленно отступил.
Значит, Белик солгал. Значит, умело использовал его, чтобы выпотрошить мысли и намерения так же, как когда-то Таррэну пришлось поступить с Литуром. Бесцеремонно рассмотрел то, что посчитал нужным. Вынудил открыться. Заставил поверить. Цинично изучил, как когда-то такой же темный изучал его самого — словно жалкого жучка, мерзкого таракана, слизняка, неожиданно отрастившего себе крылья.
Белику не нужны сочувствие и жалость. Он слишком давно увяз в ненависти и жажде отмщения, чтобы всего за несколько дней действительно суметь простить. Ту боль нельзя простить. Ее нельзя забыть. Как нельзя выкинуть прошлое и отставить ненадолго в сторону. Эта душа давно очерствела и слишком давно не испытывала привязанностей. Она позабыла про чувства и действительно умерла. Сгорела в пламени «Огня жизни». И теперь Белика мало что могло задеть. Так легче, так проще, он сам когда-то признался. Он больше не чувствует сомнений, не знает страха, не боится предательства, потому что его просто некому предавать. Он не страшится будущего, которого у него тоже нет. И не отводит сейчас глаза, выдерживая бешеный взгляд эльфа, только потому, что ему явно все равно, что подумает о нем какой-то темный. Он предал своего врага.
«Это правда», — молча сказала Таррэну хмера, показав острые зубы.
«Это правда, — бесстрастно подтвердил Белик. — Ты враг. И ничто этого не изменит».
«Он не лжет», — печально пропели узы.
Таррэн коротко кивнул, признавая сокрушительное поражение, и резким движением отвернулся, уставившись заледеневшим взглядом на склоны гиблого ущелья. А затем без колебаний оборвал дрогнувшие от ярости узы, неестественно спокойно переждав острый приступ внезапной боли и громкий смех злорадно расхохотавшейся тоски, за которым тяжелой волной накатило знакомое равнодушие.
