– Нужна определённая сноровка, чтобы управиться с омаром, – сказала она. – И умение обращаться с инструментами.
– Это просто большой рак, – возразил он. – А раков я в старые добрые времена поглощал десятками.
– Без тренировки с ним справиться сложно, уж поверьте. Да и зачем себя напрягать, если мы для того и устроили выходной, чтобы расслабиться.
Она проговорила это таким мягким голосом, что Николай сразу сдался. От фирменного блюда – запечённой ножки ягнёнка, он отказался из уважения к спутнице, однако раз уж с омаром не вышло, заказал побольше креветок. А затем принялся неспешно листать винную карту в поисках самого лучшего вина.
– Кто рискует, тот пьёт шампанское, – произнёс он. – Впрочем, шампанского я сейчас не хочу.
– Вы, кажется, говорили о кальвадосе, – напомнила Айви, сделав заказ.
– Да. Мне хотелось перепробовать все их знаменитые винтажные марки. Какой-нибудь «Пей дождь».
– Пэй д’Ож, это не марка. И вообще, будьте проще. Тем более что здесь дорогие сорта не подают.
– Но что-то да подают?
– Что-то подают, – согласилась она.
– Ну вот. А дорогое не всегда лучшее, уж поверьте моему опыту.
– Охотно верю.
– Поэтому я с удовольствием выбрал бы просто качественный напиток.
– Тогда рекомендую майенский кальвадос, – едва заглянув в винную карту, сказала Айви.
– Звучит как польский «Фиат» или ижевский «Москвич», – ухмыльнулся Николай. – С другой стороны, покойный дядя Боря утверждал, что ижевские автомобили выходили лучше московских, так что почему бы и нет? Тем более что выбрались мы сюда главным образом не за этим.
Отведав салат из креветок, мидий и прочих мелких рачков, сделав несколько глотков кальвадоса, Николай успокоился.
– Действительно, не фонтан, – произнес он. – Но мне приходилось употреблять и не такое.
Она улыбнулась, но промолчала, отдав должное морепродуктам. Айви ела не торопясь, насаживая на вилку каждую морскую букашку в отдельности и тщательно макая её в острый соус.
– Итак, вы вели бурную светскую жизнь, ничем более не обременяя себя, – начал беседу Николай. – Посещали камерные концерты, карточные игры, маскарады, балы и прочие вечеринки. Пока один алкоголик не заграбастал несколько дюжин монет из вашего родового источника.
Айви аккуратно перекусила смоченную в соусе креветку, даже не запачкав губ.
– Вроде того, – сказала она, отложив вилку и поднимая чарку с кальвадосом.
– А смысл?
– Смысл? – переспросила Айви, сделала небольшой глоток и вернула чарку на стол.
– Во всякой деятельности должен быть смысл, – пояснил мысль Николай. – Я не говорю об учёных, мастерах культуры. Они просто творят. Не говорю о врачах и учителях – их кредо вполне очевидно. Но даже презираемая вами чернь вынуждена трудиться, чтобы вырастить детей, дать им образование и продолжить род, надеясь, что в будущем кому-то из потомков улыбнётся удача.
– Допустим. – Она слегка наклонила голову, демонстрируя умеренное любопытство.
– И вот я смотрю на ваших друзей. За исключением этого мрачного графа, хранителя библиотеки, чем заняты они? Имея дармовую волшебную силу, вы не стараетесь переделать человечество или помочь его развитию, прибавить добра или убавить зла; не занимаетесь поиском новых знаний или распространением старых, не пытаетесь даже занять более значимую роль в большом мире, возглавить его или хотя бы опекать исподволь, а предпочитаете просто скрываться от всех, прятаться по всяким подвалам. Да и в собственной вашей среде – тишь да гладь. Никакой священной войны со злом, никаких орденов, хранящих равновесие. Вы просто прожигаете жизнь, растрачиваете полученный от предков потенциал. Вы напоминаете аристократию в давно и насквозь буржуазной стране. Держитесь своим мирком и проедаете остатки поместий, в то время как жизнь, настоящая жизнь, уходит.
Он сделал паузу, чтобы выковырять из раковины и съесть какого-то моллюска, и девушка решила ответить:
– Когда-то давным-давно мы пришли к мысли, что лучше не вмешиваться в естественные процессы, – сказала она. – Пусть всё идёт своим чередом.
– И с тех пор не подвергали это решение критике? – удивился Николай. – А вам не кажется, что естественные процессы включают в себя разнообразных участников, в том числе и вас самих? И ваше вмешательство было бы столь же естественно, как деятельность учёных или меценатов.
– Мы, наверное, вмешаемся, если мир окажется под угрозой. До тех пор это не наш уровень проблем.
– Удобная позиция. «Вдруг война, а я устал». Ждёте, когда на Землю прилетит астероид?
– Думаю, и с астероидом должно справиться само человечество. Нет, я имею в виду сбой в тонких материях.
– Превосходно! Особенно если никто ничего не знает об этих тонких материях.
– Мы не жалуемся. – Айви отбила атаку и перешла в наступление: – Ну а чем занимались вы? Спасали мир, пока мы погрязали в декадансе и протирали на паркетах бальные туфли?
– Вы же знаете, я бродяжничал. То есть, по сути, занимался тем же, чем и вы – бухал на вечеринках, тусовался, бездельничал, – только мне при раздаче досталось общество, стоящее ниже вашего на несколько уровней. В противном случае мне не пришло бы и в голову грабить фонтан, хотя я запросто мог залезть в него ради шутки, словно какой-нибудь гусар или десантник.
– Ради шутки? – Она нахмурилась, и её обеспокоенность выглядела натурально. – Надо будет как-то обезопасить источник от подобной напасти. А до того? Чем-то вы занимались? – Айви вернула на лицо улыбку. – Я имею в виду, чем-то, что придавало смысл существованию.
– Я писал книгу.
– Вот как?
– Да.
– Так вы писатель?
– Нет. Скорее, читатель. Потому что писал я книгу о писателях.
Они выпили ещё по чарочке кальвадоса.
– Сегодня мы не за рулём, можно особенно не притормаживать, – провозгласил Николай, ощущая приятное расслабление и тепло.
– И о чём она, ваша книга о писателях? – спросила Айви.
– Ах да. Я сравнивал писателей времён холодной войны по обе стороны занавеса. Это ведь было эпическое противостояние, и, как всякое эпическое противостояние, оно обязано было породить подобия в культуре вообще и в литературе в частности, сродни тому, как в квантовой физике рождаются частицы и античастицы. Я пытался подобрать пары авторов или пары книг, близкие по стилю или жанру или похожие в чём-то ещё, и проанализировать их. Ну, знаете, как если бы в контексте культуры и литературы тридцатых годов сравнивать «Унесённые ветром» Маргарет Митчелл и «Тихий дон» Михаила Шолохова. Гражданские войны, судьбы, любовь.
– Понятно, – кивнула она. – И любопытно.
– Да. Но тридцатые годы мне не близки. Я их не понимаю, не знаю лично, воспринимаю как давнюю историю. А холодная война закончилась совсем недавно, и этот контекст мне вполне понятен. Он до сих пор ощутим. И литература того периода была разделена занавесом, но не слишком плотным, чтобы избежать взаимного проникновения. Вот, к примеру, достаточно явная и известная параллель – Артур Хейли и Илья Штемлер. Их, так сказать, производственные романы. Но тут мы имеем дело скорее с подражанием, чем с подобием и противостоянием. А мне было интересно найти то, что вызрело независимо, параллельно и при этом пересекалось бы смыслами, символами. Куда больше моему замыслу соответствовали, например, Ян Флеминг и Богомил Райнов.
