Эти слова поразили нас до самых глубин, ибо мы не могли о таком даже помыслить: проникнуть в сущность света и увидеть, что он такое. Свет всегда и для всех был просто светом, неисповедимой данностью, не подпадающей ни под какие категории сущего. Он стоял над границами понимания, и никому даже в голову не могло прийти, что у него может быть сущность, да еще такая, в которую можно проникнуть. И уж подавно ни у кого не возникало вопроса, что это такое. А о том, что его можно направлять, копить и использовать, что с его помощью можно сокрушать и созидать, не могло возникнуть даже самых смутных догадок. Таинственное творение таинственных создателей, панцирь был поистине воплощением магии мудрости, о которой говорил почтенный Дервиш. Ибо он открывал нам те самые тайны, способные помутить разум, перечеркнув все наши знания и представления об окружающем мире.
После перерыва на непродолжительный ночной отдых, на который все решили остаться в моем доме, и утреннего намаза на примерку панциря решился Ибрагим. На этот раз панцирь в первые несколько мгновений повел себя иначе: сияние изошло от него наружу. Причем создавалось отчетливое впечатление, что сияние это исходит от тела Ибрагима, вернее даже – из его глубин, и, пройдя сквозь панцирь, растекается вокруг. Но затем все пошло как обычно: сияние ушло внутрь, где вновь потекло его необъяснимое и отчетливо ощутимое на расстоянии движение. Ибрагим же, подобно всем предыдущим, повел себя по-своему странно: он поднял руки с растопыренными пальцами к плечам и стал не спеша всячески поворачивать кисти, то разводя руки в стороны, то вновь сводя их. Эти движения походили на ощупывание чего-то большого, висящего и перемещающегося в воздухе. Вместе с этим Ибрагим еще и поворачивался в разные стороны, иногда полностью оборачиваясь вокруг себя. Лицо его при этом также находилось в постоянном движении, принимая самые разные выражения, среди которых чаще повторялись напряжение и сосредоточенность, а временами он еще и зажмуривал глаза. Иногда он замирал в очередном положении, словно усиленно к чему-то прислушиваясь, причем не ушами, а растопыренными пальцами, да и всем телом, ловя какие-то одному ему доступные дуновения. Продолжалось это, как и в случае с Саидом, довольно долго. Ибрагим пришел в себя, но выглядел совершенно оторопевшим. Он изумленно озирался, будто все вокруг перевернулось вверх низом и вывернулось наизнанку. В конце концов успокоившись, он снял панцирь и, как Саид, устало опустился на ложе. Мы обратили на него взгляды, полные вопросов.
– Я видел гармонию, – произнес наконец Ибрагим. – Гармонию во всем. Каждый предмет, материал, частица, даже то невидимое и неощутимое, что сплошь окружает нас, все являет собой гармонию. По сути, они и являются гармониями, имеющими определенные очертания. Маленькие отдельные гармонии вступают в большие, и все они сливаются, но не в хаосе, а в удивительном порядке, в котором нет ничего случайного, не имеющего своего места и предназначения в этом порядке. Все в мире гармонирует друг с другом, даже если разделено бесконечностью и непреодолимостью. Мир, который является вместилищем всех миров, – это гармония, обеспечивающая их существование и единство. Все, от малых частиц до великого целого, вместе и по отдельности, существует лишь в гармонии. Нарушение и разрушение ее ведет к хаосу, распаду и гибели.
Гармония – это удивительное состояние, дающее ее носителю силы и способности к существованию, процветанию, противостоянию угрозам и хаосу, приумножению и совершенствованию себя, бесконечной жизни и движению сквозь вечность. Гармония присуща всему изначально, от сотворения, да и само сотворение невозможно без нее, ибо она – его основа. Гармония – это воплощение великой мудрости бытия, единственный способ построения всего сущего. Любая частица есть государство, все порывы и усилия его жителей направлены на благо общего, а через него – на благо себя и других. Я видел это! Видел во всех предметах и существах, живых и неживых, огромных и мельчайших. Я видел это движение, подобное звучанию самой сладостной из мелодий, сложению прекраснейшей из поэм и ваянию священнейшего из храмов. Я видел силы, способные и призванные строить и поддерживать гармонию, порождаемые ею и исходящие от нее. Это – те самые силы, о которых говорили Саид и Музафар: многоликий свет, тепло и еще какие-то, неописуемые и непостижимые, но которые все же можно распознать. Именно благодаря этим силам, их течению, направлениям и сочетаниям гармонию можно увидеть, познать и описать, найти места, где она нарушена, определить причину и суть этих нарушений и обозначить пути их исправления. Как раз эта способность, дарованная мне чудесами подземелья, и позволила мне проникнуть чувствами внутрь мертвых тел и различить нанесенный им ущерб. Но тогда это были лишь смутные, едва уловимые ощущения. Теперь же я совершенно полно, до мельчайших штрихов, впитывал в себя всю картину, имея возможность заострить внимание на любом ее фрагменте, проникнув в самую его глубину. Да, я видел ее, видел многочисленные ее нарушения и пути их исправления, но для ее познания и описания у меня пока, увы, недостает мудрости.
– А что ты чувствовал? Сквозь тебя тоже текли потоки, как сквозь Саида? – спросил я.
– Как бы это описать? – задумчиво сказал Ибрагим. – Потоки, пожалуй, сквозь меня не текли, но было нечто похожее. Я почувствовал, как от панциря в меня проникло что-то, какое-то особое тонкое тепло, которое разлилось по всему телу, особенно – в руки, которыми я чувствовал, и в голову, которая осознавала эти чувства. То, что я чувствовал, струилось от рук к голове, но не прямо, а через панцирь, который хотя и не слился со мной в целое, стал частью меня. Именно эта часть превращала то непонятное, что входило в меня, в более или менее привычные для моей головы образы. Как выглядели эти образы и какого они были свойства, я не могу описать, но они были вполне понятны и красноречивы. Теперь же меня бросает в дрожь при мысли о том, какие возможности можно получить, если овладеть способностью прочтения гармонии в большей степени, чем я. Но надо остерегаться чрезмерности, ибо столь необычные способности могут оказаться не по силам разуму, да и плоти их обладателя, и попросту разрушить их.
В очередной раз удивлению нашему не было предела. Ведь Ибрагиму открылась не просто еще одна грань того неведомого, что лежало в основе привычного и понятного окружающего нас мира. Ему, очевидно, как самому смышленому из нас, открылась, похоже, самая его глубина и суть, обусловливая и объясняя совершенство этого мира и всего бытия.
После ужина на скорую руку примерить панцирь отважился Омар. Вспыхнувшее, как обычно, и ушедшее внутрь сияние вызвало на его лице череду самых разных выражений и гримас, будто он с большим рвением и быстротой выполнял множество самых разнообразных работ и думал сразу о многом. Затем он стал сосредоточенно ходить взад-вперед по залу и дотошно ощупывать все, что ему попадалось: посуду, мебель, утварь, ковры и ткани, даже стены, двери и пол. С особой тщательностью и наслаждением он ощупывал вправленные тут и там самоцветы. Не обошел он своим вниманием и сосудики с лекарствами, хранящиеся на всякий случай в особом ларце, долго перебирал и пересыпал на ладонях обычный песок, растирал между пальцами воду и масло для светильника, прикусывал зубами острие кинжала и проделывал еще много неожиданных действий с найденными в комнате предметами. В довершение всего, поймав крупную осу, выдавил из ее жала на ноготь каплю яда и, слизнув его, долго и сосредоточенно причмокивал, словно старался распробовать все оттенки его вкуса. Все это продолжалось и продолжалось, постепенно рождая в нас нетерпение. Наконец Ибрагим, не выдержав, подошел к нему и взял за руки, намереваясь вернуть его из мира грез на землю. Но тут произошло неожиданное. Незримое, но отчетливо видимое сияние, возникшее внутри соприкосновения их рук, распространилось на них обоих. Лица их приобрели одновременно удивленное, сосредоточенное и блаженное, как у маленьких детей, выражение. Они застыли в этой позе, лишь алчно озираясь по сторонам. Мы, изумившись и даже слегка встревожившись, впились в них глазами в стремлении понять, что происходит. В конце концов усталость взяла верх, и друзья, расцепив объятия, вернулись на свои места, жадно припав по очереди к кувшину с водой.
