И потянули бравые сотрудники ГПУ из небытия следующее звено цепи, следующего «валютодержателя».
— Простите, никак не возьму в толк, о чем идет речь, — солидно поглаживая подбородок и недоуменно хмуря брови, бормотал Константин Иванович.
— Ну как же, царские ценности, которые вы прячете по поручению полковника Кобылинского, — вежливо, но настойчиво пояснял следователь.
— Да какие же такие ценности могут быть, когда царей всех давным-давно в расход пустили? — снова недоумевал Константин Иванович.
— Так вот именно, что вы давно и прячете. Передали их вам еще при жизни царя, — продолжал разъяснения следователь.
— Чепуха какая-то, ей-богу. Откуда у меня ценности, да еще и царские? Что я, вельможа какой? Да мой дед лаптем щи хлебал, а отец бурлаком подвизался. Это уж я перед революцией трудом да горбом кой-какое состояние нажил, так и то добровольно советской власти сдал, потому как она и мне в силу происхождения не чужая, — внушительно нажимая на каждое слово, не сдавался Константин Иванович.
— Так я и говорю, что ценности не ваши, а царские, и надо бы их народу отдать. А про то, что они вам доверены, так это нам доподлинно известно и от комнатной девушки Паулины Межанс, и от вдовы полковника Кобылинского. — «От лишнего сморозил, — прикусил язык следователь, — надо было врать, что сам полковник показал. Сболтнул дурак, да теперь уж поздно», — сердился на себя следователь.
— Про Межину какую-то вообще впервые слышу, а что касаемо вдовы полковника, так с нею также не знаком. Самого полковника, врать не буду, знавать доводилось. Тобольск перед революцией город небольшой был, встречаться приходилось, раза два, а то, может, и три в общественных местах, но уж чтобы поручения от него какие-то принимать — это уж ерунда какая-то. А то еще и ценности какие-то! — качал головой несговорчивый гражданин Печекос.
И что ж вы все такие упертые, бараны толстолобые, и хочешь с вами по-хорошему, так нет, сдохнут за свой сребреник! Ну, и хрен с тобой. Пропадай, дурак старый, решил следователь и вызвал в кабинет помощника. Не любил он сам мараться, подручных держал на такой случай. И пошел разговор с Константином Ивановичем Печекосом, бывшим почетным гражданином, полетели зубы, захрустели кости, а вот протокол кроме вопросов пополнить было нечем, не сдавался старик. Стоял на своем — не знаю, и все тут.
— Захар Тимофеевич, не могу больше. Не колется он. Уж я на нем живого места не оставил, если еще поднажать, сдохнет, как пить дать. Может, и не виноват он? — утирая пот после очередного допроса Печекоса, поинтересовался здоровый детина с простоватой грубой физиономией и в форменной гимнастерке.
— Э, нет, Ваня. Виноват. Чует мое сердце, виноват, — убежденно кивал следователь, поглядывая сквозь высокое зарешеченное окно на ясное апрельское небо. — Да и Кобылинская говорит… Эх, устроить бы им очную ставку…
И полетела в Рыбинск телеграмма с просьбой выслать в Свердловск, Екатеринбург по-старому, вдову полковника Кобылинского на место, так сказать, основных событий следствия и для очной ставки.
До приезда Клавдии Михайловны гражданина Печекоса оставили в покое, пусть оклемается, раны залижет в тюремном лазарете, а то подручный Горбушкин с ним уже работать отказывается.
А спустя несколько недель, посадив друг перед другом совершенно седую, изможденную женщину с мертвыми запавшими глазами — Клавдию Михайловну Кобылинскую — и бывшего почетного гражданина Печекоса Константина Ивановича, следователь Краснов приступил к проведению очной ставки.
— Гражданка Кобылинская, вы узнаете этого человека?
— Да, — тихим, как шорох осенних листьев в саду, голосом проговорила Клавдия Михайловна, не глядя на сидящего перед ней человека. — Это Константин Иванович Печекос.
— Гражданин Печекос, узнаете вы эту женщину?
— Нет. Впервые вижу, — разглядывая в упор Клавдию Михайловну, проговорил Константин Иванович.
— Вглядитесь внимательно, — настойчиво советовал следователь, — все-таки столько лет прошло, ну и вообще, тюрьма, дорога. Может, все-таки узнаете?
— Нет. Никогда не видал, — твердо повторил Печекос.
— Константин Иванович, не упрямьтесь! — поймав взгляд следователя, воскликнула Клавдия Михайловна. — Посмотрите только, что они со мной сделали! Пожалейте себя, сознайтесь.
— О чем вы, ей-богу, никак не пойму! — отворачиваясь от нее, сердито буркнул Константин Иванович. — В глаза эту сумасшедшую никогда не видел. Да она припадочная, не иначе!
Долго мог бы запираться Константин Иванович, надеясь обмануть следствие, но не расположены были сотрудники ГПУ миндальничать с царскими прихвостнями и взяли благообразного гражданина Печекоса по новой в оборот, и крестьянские предки не помогли. И что бы вы думали? Так хорошо приступили к нему, что память к бывшему почетному гражданину вернулась всего-то через несколько дней. Клавдии Михайловне удалось продержаться несравнимо больше, двадцать семь допросов провели бравые чекисты, прежде чем сломали жену полковника Кобылинского.
Поразмыслив на досуге в камере, поплевав кровью и зубами, Константин Иванович сумел-таки вспомнить некоторые подробности произошедшего в далеком восемнадцатом году.
Константин Иванович сознался в том, что взял у полковника Кобылинского ценности, объяснив свою первоначальную «забывчивость» тем, что он дал Кобылинскому «клятву, что помру, но никому не скажу, что я храню царские ценности». Он также сознался в том, что получил от полковника Кобылинского и второй пакет, в котором хранились кинжалы и шашки царя. Вне всякого сомнения, это было оружие, передававшееся монархами по наследству. По крайней мере, известно, что в завещании Александра II все личное оружие было распределено между сыновьями царя, и большая часть этого оружия своей историей восходила к царствованию Александра I и Николая I. Также Константин Иванович Печекос выразил готовность указать тайник, который находится в городе Омске в многоэтажном доме его брата. Единственное, в чем никак не хотел сознаваться бывший тобольский купец, это сокрытие короны последней императрицы и диадем Великих княжон. Сколь ни напирали на него умельцы из ГПУ, толку не было никакого. Но с другой стороны, Клавдия Михайловна Кобылинская тоже заявляла, что Печекосу был передан на хранение черный ларец с драгоценностями и что корон там не было.
Видать, этот хитрец, полковник Кобылинский, самолично спрятал наиболее ценное добро. Эх, жаль, расстреляли его раньше времени, ну да надо бы еще вдову его тряхнуть, вдруг короны-то и найдутся. С ларцом-то вопрос разрешился. И потекли в Свердловском ГПУ трудовые будни.
Пока одна группа пыталась «склонить» к дальнейшему сотрудничеству вдову полковника, другая повезла в Омск гражданина Печекоса.
В Омске группа работала с четырнадцатого по двадцатое апреля тридцать четвертого года. «Валютодержатель» Печекос привел опергруппу в дом своего брата Александра Ивановича Печекоса на Надежденской улице и указал на тайник, находившийся в несущей стене на шестом этаже.
