– Уходи! Слышишь? Уходи! – закричала она, и сердце Ансгара сжалось от боли. – Я любила тебя! Любила! Но теперь все пропало, нам никогда не быть вместе! Никогда! Уходи и никогда не возвращайся!
Она кричала, обливаясь слезами, и каждое ее слово ранило Ансгара сильнее, чем нож Година. Тогда он полез за пазуху и достал оттуда сверток.
– Это тебе, лада, – сказал он, – пусть ты не будешь моей, но хотя бы помни.
Он протянул ей сверток. Злата осторожно взяла его и развернула – там были серьги, те самые, которые Ансгар выменял на рынке. Глядя на них, Злата зарыдала еще горше.
– Возьми их, это мой дар тебе в память о нашей любви.
– Нет… Нет! Нет никакой любви! – крикнула Злата, бросила серьги и убежала прочь.
* * *
Ансгар стоял в полном облачении – в чешуйчатой броне, с новым, ладным, хотя и не таким диковинным, как прежний, шлемом на голове, с крепким щитом за спиной. На ногах его вместо привычных опорок удобно сидели дорогие сапоги. На наборном поясе слева висел Домарбранд, а справа красовался нож в кривых ножнах. Плечи покрывал плотный теплый плащ из вадмала серого цвета. Ансгар стоял на страже, ведь теперь он стал дружинником самого конунга и охранял дворец Рёрика. Он нес стражу, преграждая проход от той самой лестницы, по которой когда-то пытались подняться подосланные Эрингом Вепрем убийцы. С той поры конунг усилил свою охрану, и теперь здесь каждую ночь стоял кто-то из его ближней дружины, а после того, как клятву на верность принес сам Ансгар Спаситель, Рёрик доверил эту честь ему.
Ансгара клонило в сон, и он прислонился спиной к стене. Вспомнилась ночь, когда он спас конунга. В тот раз было куда темнее, не видно было даже собственного носа. Нынче же от плошки с маслом у стены шел тусклый свет, в котором, хотя и с трудом, можно было различить и лестницу, и помещение внизу. Ансгар пригляделся, и ему стало не по себе. Он увидел пятна на полу. Неужели это были следы крови? Ему живо представилось то ощущение в руке, когда его меч настигал тело врага, ясно представилась картина, открывшаяся, когда на шум явились люди с факелами, вспомнились окровавленные тела. Это был подвиг, сделавший Ансгара знаменитым на весь Хольмгард, но почему ему теперь так не по себе? Может дело в этих странных шорохах, идущих снизу? От них мурашки бегут по телу, хотя это всего лишь обычные шорохи, какие всегда бывают в спящем доме. Так шумят домашние дисы, но уж их-то не стоит бояться.
Ансгар несколько раз качнулся с носка на пятку и обратно, заставляя быстрее течь по жилам застоявшуюся в ногах кровь, повел плечами, потом поправил шлем, хотя тот и так удобно сидел. Помогло. Кажется, ночной морок оставил его. Но Ансгар, чтобы еще чем-нибудь занять себя, достал нож, повертел его в руках. Не к добру он выменял его у того купца, Хелль его побери, но и выбрасывать не хотелось. Какая-никакая, а память. Ансгар убрал нож и осторожно провел рукой по щеке. Рана была еще совсем свежая, припухшая по краям. Только сегодня он снял повязку, скрывавшую половину лица, и теперь, на воздухе, порез стал быстро высыхать, превращаясь в жесткую корку. Хорошо, что не загноилось. Скоро все заживет, но шрам останется до конца дней, и желание Година исполнится.
Ансгар смутно помнил, как вернулся из усадьбы Година. Во всяком случае, нож и серьги он не забыл. Нож он теперь всегда носил с собой, а серьги снова завернул в сверток и убрал подальше от чужих, да и от своих глаз. После всего случившегося ему казалось, что все в его жизни, что было хорошего, разрушено и утеряно навсегда. Но конунг не дал ему времени как следует поразмыслить над этим. Когда Ансгар подошел к городским вратам, его тут же окружила плотная толпа. Оказалось, едва он ушел, его принялись повсюду искать и даже думали, что либо Бальдр, либо Годин каким-то образом до него добрались. Кровоточащая рана на его лице еще усилила подозрения, так что кое-кто, и прежде всех брат и друзья, порывались идти мстить за него, хотя и не знали, кому именно. Ансгар едва убедил их не делать этого, хотя его путаную речь едва понимали. Тогда решили отвести Ансгара на двор к Рёрику. Тот сам вышел узнать, куда пропадал его новый воин, и, выслушав историю Ансгара, говорившего перед лицом конунга уже яснее, одобрил и взыскивать за самовольство не стал. «Теперь не будет кровной мести от Година, – сказал конунг, – и то хорошо!»
Агнар не был столь снисходителен к младшему брату.
– Как смел ты отдать свою жизнь на волю какого-то старика? – кричал он на Ансгара, когда они остались в кругу ближайших друзей.
– Я убил его сына, я должен был ответить перед ним, – устало оправдывался Ансгар.
– Нет! Не должен! Все, что ты должен, это отомстить за отца, когда придет время. А пока этого не свершилось, твоей жизнью и смертью могут распоряжаться только боги и только их воле ты можешь доверить свою судьбу!
– Ты не понимаешь…
– Я все понимаю. На самом деле ты ходил не к старику, а к этой своей невесте. Из-за своей глупой любви ты забыл, кто ты есть на самом деле. Очнись! Хватит дурить!
Так говорил ему старший брат, и, хотя слова эти были не по нраву Ансгару, вызывая в душе смесь боли и гнева, он должен был признать, что Агнар прав. Уже на следующий день он вместе с друзьями дал роту
[85] конунгу, обязавшись служить ему не меньше двух зим. Рёрик, довольный тем, как все повернулось, тогда же вернул Ансгару перстень, подаренный ему за свое спасение.
И вот теперь Ансгар стоит здесь, бережет покой своего конунга, но самому ему неспокойно. Какая-то тревога, несмотря на одолевающую сонную дремоту, не оставляет его ни на минуту, и это не от воспоминаний о минувших невзгодах – что-то недоброе происходит здесь и сейчас! До ушей Ансгара донесся тихий шепоток. Мурашки побежали у него по спине, и он обмер, прислушиваясь к тишине. Даже сердце на миг перестало биться в груди, давая Ансгару возможность расслышать любой, даже едва различимый звук. Ничего. Наверное, показалось. Ансгар шумно выдохнул, и до его ушей донесся тот же звук. Это было похоже на какое-то шипение, едва уловимое, но в то же время проникающее в самое нутро. Ансгар уже слышал нечто подобное совсем недавно. Он не помнил где, но точно знал, что это что-то страшное. От охватившего его ужаса Ансгар выхватил из ножен Домарбранд, хотя рядом не было никого, кто мог бы пасть под его ударом. Как ни странно, но это помогло. Шипение стихло. Стало тихо так, что Ансгар расслышал, как там, в своих покоях за дубовой дверью, похрапывает конунг. Тогда он убрал меч и потряс головой. Может, это все оттого, что он в последнее время мало спит? Уже много дней все время было занято какой-то суетой, а по ночам он плохо спал. Поначалу беспокоила рана на лице, нанесенная Годином, потом – рана на сердце, которую он нанес себе сам. Теперь Ансгар и рад был бы прилечь, сомкнуть усталые веки, но вместо этого охраняет сон Рёрика. Как бы не заснуть, стоя на страже.
Конунг по первости не разрешал ему выходить за пределы дворца, не желая нежданной встречи Ансгара с Бальдром или его людьми. Но пару дней назад ему все-таки дозволили ходить по городу. Говорили, что конунг вызывал Бальдра к себе и о чем-то долго беседовал. Но Ансгар не видел Бальдра во дворце и уж тем более не знал, шла ли речь о нем. Как бы то ни было, он рад был возможности погулять где-то еще помимо внутреннего двора, в котором он уже начинал себя чувствовать как в заточении. Правда, его должны были сопровождать, но в первый раз он не предупредил ни брата, ни друзей и ушел сам. Было уже совсем холодно, с неба сыпалась мелкая крупа, дул холодный ветер, и люди старались без дела не выходить из домов. Торг давно закрыли, а больше идти было некуда, и Ансгар просто гулял. И когда он уже собирался повернуть назад, случилось то, что должно было случиться: он встретил человека из своего прежнего хирда. Мане – тот самый белый дан с красными глазами, он был один. На голове его низко сидела лисья шапка, скрывавшая белые волосы, но Ансгар все равно узнал Мане издалека и сам к нему подошел. Тот, кажется, не рад был встрече и хотел сделать вид, что не замечает Ансгара, но Ансгар схватил его за руку:
