— Что за комплект?
— Сейчас это не важно, тем более что уже заказан новый. Важно другое: то, что я выяснил. Молодой человек, на которого миссис Уильямс возводит напраслину, не имел ни малейших причин похищать какое-то ожерелье!
— Какое-то?! — возмутилась миссис Уильямс. — Вещица стоимостью в полмиллиона долларов, по-вашему, сущая безделица?!
— Штука в том, что племянник Дипака тянет на полсотни этих самых миллионов, он богаче нас всех, вместе взятых. Я знаю, что говорю, поскольку занимаюсь вашими налоговыми декларациями. Зачем такому состоятельному человеку понадобилось ломать всю эту комедию, я понятия не имею, но раз всех вас это устраивало…
Уильямсы, Леклеры, миссис Коллинз, Моррисон, Зелдоффы, инспектор Пильгес обомлели, Хлоя была потрясена. Все уставились на конторку и обнаружили, что Дипака след простыл.
Полицейский ушел, сказав на прощание обитателям дома № 12, что он с ними еще не закончил. Уильямс осведомился, не нужно ли доставить Хлою на девятый этаж, профессор обернулся с виноватым видом — и обнаружил, что его дочь тоже исчезла.
— Вот и славно! — воскликнул Моррисон. — Я не выспался, пойду в кровать. Разбудите меня только в том случае, если с неба польется виски.
Телефон Санджая завибрировал, на экране появилось сообщение:
Миссис Коллинз тихо постучала в дверь палаты Риверы, вошла и села к нему на кровать. Ривера положил книгу на тумбочку и погладил свою подругу по щеке.
— Почему у тебя такой взволнованный вид? Врачи сказали тебе, что мои дни сочтены?
— Врачи ничего мне не скажут, потому что я не твоя жена.
Ривера грустно посмотрел на миссис Коллинз.
— Это ты, да?
— Да, в этот раз преступница — не медсестра.
— Но почему?
— Потому что это я во всем виновата. В несчастье с тобой, в том, что твоя жена оставалась одна, когда мы с тобой любили друг друга, и в том, что ты больше не можешь оплатить уход за ней. Я чувствую себя кругом виноватой!
— Виноватой в том, что подарила мне нежность, которой так недоставало, и вернула вкус к жизни? Мне семьдесят один год, ты думаешь, в таком возрасте человек не отдает себе отчет в своих поступках? Моя жена забыла о моем существовании. Когда я ее навещаю, она принимает меня то за маляра, то за водопроводчика, иногда, когда у нее хорошее настроение, — за своего врача. Если бы не ты, я бы всего этого не вынес. Настало время открыть тебе страшную тайну. Я любил тебя с того самого дня, как вошел в ваш дом. Знала бы ты, сколько раз я спускался вечером в холл, страдая, что не я твой муж, которого я отвез на шестой этаж! Когда ты овдовела, я долго ждал, прежде чем осмелиться…
— Дело было двадцать первого марта, — подхватила она. — Ты сказал мне: «Миссис Коллинз, вы очаровательны». Я только что отметила свое шестидесятипятилетие, так что, как видишь, я все помню. Знал бы ты, как мне хотелось, чтобы это ты возвращался по вечерам с работы со словами: «Добрый вечер, дорогая!» Жизнь часто опаздывает, но главное, что она потом все наверстывает, верно? Я такая трусиха, я остолбенела, когда задержали этого молодого человека, остолбенела и ничего не предприняла. Но после признания Дипака, этого смелого и нелепого поступка, я твердо решила все рассказать полиции. Но потом мои соседи взялись себя оговаривать, вот я и подумала, что мой безумный поступок станет для нас спасением. Инспектор еще не сказал своего последнего слова, а я и так причинила много зла. Я пришла попрощаться. Пора мне идти сдаваться.
— Знаешь, что мне рассказал вчера вечером Дипак? Что было бы оригинально, если бы детектив не закончился арестом виновного. Я ему ответил, что это глупость, но сейчас думаю, что он прав, это было бы вовсе не глупо.
Санджай ждал Хлою на ступеньках «Плазы».
— Вы распрощались с Испанским Гарлемом?
— Не совсем. Как только Дипака выпустили, я отвез Лали домой. Потом он позвонил и сказал, что едет домой, и я решил оставить их вдвоем.
Хлоя подняла глаза на роскошный фасад «Плазы».
— Почему вы выдумали, будто вы лифтер?
— Чтобы по ночам быть рядом с вами, не досаждая вам. Вот вы, например, убеждены, что люди замечают только ваше кресло, у меня тоже есть свои причины для страхов.
— Каких страхов?
— Я не притворялся, это вы мне не верили.
— Вы боялись, что я стану вас осуждать?
— Я боялся, что такая, как вы, не сможет полюбить такого, как я.
— А вы, собственно, какой?
— Я иностранец, живущий на другом краю света, человек, всегда опаздывающий на встречи, особенно на свидания, и никогда ничего подобного не чувствовавший до знакомства с вами.
— Чего вы не чувствовали?
— Как вы попадете в свою квартиру? Хотите, провожу? Можно еще хоть разок прикинуться лифтером?
— Мне совершенно не хочется возвращаться домой.
День, когда я спала во дворце
Санджай обнял меня и стал целовать. Он лег рядом со мной и раздел. Я впервые почувствовала его желание. Его губы скользили по моему телу, по груди, по животу, его сила и нежность были чудесны, он умеет обращаться с женщиной. Он целовал мне бедра, а потом мы любили друг друга.
Мы пробыли в его номере до утра. Я позвонила отцу и наплела, что жду возвращения Дипака у знакомого. Он не задавал вопросов, и это даже лучше: не могу его обманывать.
Мы позавтракали в постели; ванна в номере была так велика, что мы поместились в ней вдвоем.
Мне было не во что переодеться, и Санджай решил исправить положение. Даже странно, что человек, придающий так мало значения своему облику, обладает таким тонким вкусом. Мы гуляли по Мэдисон-авеню, он выбрал мне платье, длинную юбку, блузку, даже комплект нижнего белья, я была в восторге и не мешала ему.
Я часто хохотала над эпизодами в кино, когда молодые любовники переживают свои первые волнения, свою грубую ошибку — «очень грубую», как утверждает Джулия Робертс. Каток в Центральном парке был не для меня, поэтому мы поплыли на гребной лодке по Большому пруду. Санджая было не остановить: он решил, что непременно должен покормить лебедей. Увидит лебедя — и гребет к нему. Напряженные ноги, набухшие бицепсы, уверенные мерные гребки — я не могла глаз от него оторвать! Наша лодка скользила по воде так стремительно, словно он состязался с другими гребцами. Потом, растянувшись на травке, мы съели то, что осталось от нашего обеда, — сэндвичи без хлеба, который он скормил лебедям. Мы обнимались под моим пледом, но жара стала невыносимой, и мы устроились загорать под весенним солнышком.
