– Ребекка у нас садовод, – с нежностью сказал профессор и обвел рукой помещение. – Дом этот занятен с архитектурной точки зрения, поскольку у него необычайно глубокий для своего времени подвал.
– Правда? – вежливо спросила я.
Тристан по-прежнему читал надписи на ящиках, ища ОДЕК.
Ода кивнул почти с воодушевлением.
– Вообще-то Бекка у нас единственный официальный экскурсовод, но я за пятьдесят лет вроде бы запомнил текст. В колониальную эпоху все здесь, весь квартал, было одной фермой. Центральную усадьбу снесли несколько десятилетий назад, там теперь автозаправочная станция на углу Массачусетс-авеню. Дом, где мы с вами сейчас, построили для управляющего фермой и его семьи в те времена, когда поместье было большим и процветающим. Мы думаем, он выкопал такой глубокий подвал, чтобы прятать излишки еды: колоски, которые собирают с полей, когда вывезен основной урожай, и все такое. Здесь была станция Подземной железной дороги. Предки Ребекки были аболиционистами, а хозяин поместья, живший в большом доме, – нет.
– Ее семья жила здесь еще до Войны Севера и Юга? – изумилась я.
Тристан сосредоточенно высматривал ОДЕК среди аккуратных ящиков на полках.
Ода кивнул.
– Дом построили для ее пращура Иеремии Иста, того самого управляющего фермой. А прапрабабка Иеремии была…
– Это оно? – спросил Тристан, указывая в дальний угол за бойлером. Господи, какая бестактность!
– Да, – ответил Ода, не обидевшись, и повел нас туда.
В углу, под тяжелым брезентом, присыпанным мышиным пометом, стоял большой прямоугольный предмет. Ода потянул брезент, и тот тяжело сложился на полу.
ОДЕК оказался чуть больше, чем я ждала. Внутри действительно как раз поместился бы кот, но аппарат в целом был размером со стиральную машину. Собственно, кошачий ящик – фанерный, покрытый розовым теплоизоляционным материалом из хозяйственного магазина, – висел на туго натянутых шнурах в контейнере из стеклопластика, тоже обернутом розовой теплоизоляцией. Все вместе держалось на экзоскелете из перфорированных металлических уголков. Отовсюду тянулись провода: толстые черные кабели вроде тех, что протягивают снаружи зданий, тоненькие медные проволочки, миллион раз намотанные на невидимые сердечники (я угадала в них электромагниты), провода с цветной изоляцией, плоские радужные ленты, круглые оплетенные провода, позеленевшая от времени голая медная проволока и обычные электрошнуры с вилками – на вид очень старые и пересохшие от времени.
На полке под кошачьим ящиком стоял пластмассовый корпус, похожий на системный блок старого настольного компьютера, только не белый, а фиолетовый.
– Силикон Графикс Индиго, – сказал Тристан, прочтя логотип на корпусе.
– Замечательная машина, – сказал Ода. – Была до вашего рождения. Самая быстрая, какую я мог тогда раздобыть.
Вся система была снабжена колесиками. Когда Ода попытался отодвинуть ее от стены, они заскрипели, но с места не сдвинулись. «Позвольте мне, сэр?» – предложил Тристан и налег своим куда более мощным плечом. ОДЕК с лязгом и скрипом выкатился на середину помещения, оставляя за собой следы мышиного помета, слежавшейся пыли и дохлых пауков. Теперь я видела его с задней стороны. Стало видно, что Ода снял заднюю панель с рабочей станции Силикон Графикс и подключил к ней множество проводов.
Сверху высился миниатюрный Манхэттен электрооборудования. Ода нажал, и вся конструкция отъехала, как выдвижной ящик стола. Под ней оказалась обклеенная термоизоляцией крышка контейнера из стеклопластика. Ода снял ее и протянул Тристану, а тот прислонил к стене. В открывшемся пространстве я увидела крышку внутреннего фанерного ящика. Ода благоговейно отодвинул единственную защелку и замер на миг, улыбаясь про себя. Мне стало любопытно: как давно он делал это последний раз?
Потом он откинул крышку; две цепочки не дали ей упасть, так что она осталась в горизонтальном положении. Не знаю, что я ожидала увидеть, но это были не грубые железяки. Всю внутреннюю поверхность фанерного ящика покрывали зеленые пластины с тоненькими медными дорожками – я узнала в них микросхемы. К ним кое-где были припаяны электронные компоненты, направленные внутрь ящика, но главным явно был сам узор медных линий. Мой внутренний лингвист не преминул отметить их сходство с переплетенными фигурами в старинных ирландских манускриптах. В фанере было просверлено множество аккуратных дырочек, через которые к микросхемам подходили проводки. По большей части они соответствовали катушкам толстой медной проволоки, закрепленным снаружи ящика. Мне они представлялись нацеленными внутрь, словно научно-фантастическое оружие.
Нацеленными на кота. Ибо в ящике лежала красная бархатная подушечка, в которую на молекулярном уровне въелась кошачья шерсть. Рядом стояла мисочка из нержавейки; на дне ее сохранился диск бурого высохшего вещества, и даже без криминалистического анализа легко угадывалось, что некогда это были сливки.
У Тристана было такое лицо, словно все оказалось в точности, как он ожидал. Признаюсь, меня это озадачило.
– Можешь назвать меня дурой, но я не понимаю, как это связано с фотографией, – сказала я.
– С фотографией? – удивился Ода. Как будто я по ошибке зашла в подвал не к тому чудаковатому профессору.
– Связь есть, – заверил его Тристан. – Даю вам слово, что расскажу все, как только вы подпишете некоторые бумажки. Это, к сожалению, обязательно. А пока не могли бы вы объяснить нам ОДЕК?
Ода-сэнсэй пожал плечами.
– Если вкратце, – сказал он (у меня не было чувства, что все его мысли сейчас заняты наукой), – то вот установка. Вы помещаете внутрь живую нервную ткань. Закрываете крышку, создавая замкнутую среду. Закачиваете жидкий гелий…
– Погодите-погодите, – запротестовал Тристан. – Вы впервые упомянули криогенику.
– Вы замораживаете кота?! – ужаснулась я.
– Нет, нет, – укоризненно произнес Ода. – Это было бы жестоко. Смотрите сами, ящик надежно теплоизолирован! И у него есть собственное воздухоснабжение, коту хватит на час. – Он показал мне толстый слой пеноматериала, закрепленный с наружной стороны фанеры. Потом отвел руку на два дюйма в сторону и похлопал по внутренней стороне контейнера. – Ящик целиком погружен в жидкий гелий, охлажденный до нескольких градусов выше абсолютного нуля.
– Достаточно холодный, – предположил Тристан, – чтобы образовать конденсат Бозе – Эйнштейна?
– Мне нравится, когда вы ругаетесь грязными словами, – произнес Ода с настолько невозмутимой миной, что я не сразу поняла, шутит он или нет. – Да, мы начинаем с того, что изолируем подопытный экземпляр…
– В оболочке из материи, которая вся находится в одинаковом квантовом состоянии, – сказал Тристан.
– Вы договариваете друг за другом фразы. Красота! – вставила я.
– Потом объясню, – ответил Тристан.
– При низких температурах некоторые соленоиды становятся сверхпроводимыми, – добавил Ода, постукивая пальцем по тому, в чем я угадала магниты. – Здесь устанавливается рециркулирующийся и самоусиливающийся ток. Его состояние можно считывать аналого-цифровыми конвертерами с частотой замера примерно мегагерц. Мы тогда считали ее довольно высокой.
