Выстроенная недавно переправа состояла из двух пристаней, по одной на каждом берегу, и большой плоскодонки. Рядом с ней ждали двое молодых гребцов, по виду – братья. Несмотря на пуританский наряд, видно было, что сложены они ладно, но я знала, что мне таращиться не след, так что скромно отвела глаза.
– Я ее не знаю, она от матушки Фитч, – проворчал дядюшка Григгз, останавливая вола.
Братья взглянули на меня с любопытством и занялись работой. Втроем мужчины, выстроившись в цепочку, перекидали бочки с телеги на паром. Когда они закончили, я достала из мешочка на поясе свинцовую пулю и протянула ближайшему паромщику (младшему) так спокойно, будто для меня нет ничего привычнее такого обмена. Он глянул как-то странно, и я вновь испугалась, что сейчас меня разоблачат. Парень осмотрел пулю, убедился, что она полновесная (от свинца очень легко отщипнуть кусочек), убрал в свой кошель, утер рукавом лоб и больше на меня внимания не обращал. Я сочла это разрешением погрузиться на паром.
Старший брат, установив поровнее последнюю открытую бочку дядюшки Григгза, глянул на меня… и улыбнулся. Зубы у него были серые, но ровные.
Он поймал себя на улыбке, покраснел и отвел взгляд.
Оба гребца были сильные и умелые: неповоротливая лодка легко заскользила поперек течения. Старший брат, сидевший ближе ко мне, избегал моего взгляда, а я то и дело косилась на него, любуясь его уверенными движениями, плавными, несмотря на тяжелую одежду и одуряющую жару. Он, видимо, почувствовал мое внимание, потому что в какой-то момент, между гребками, чуть-чуть повернулся ко мне и – как будто против воли – робко улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Он снова покраснел и отвернулся. Вот уж чего я не ожидала, так это пуританских заигрываний!
Мы пристали на противоположном берегу, где уже ждали двое мальчишек. Издалека я видела, как они с хохотом брызгают друг в дружку водой, но когда лодка подошла, оба сразу посолиднели. Я позавидовала, что они резвятся в воде – она выглядела заманчиво прохладной. Частокол подходил к реке метрах в пятидесяти по обе стороны пристани, что создавало ощущение суровой решимости: претензия на город без каких-либо признаков самих горожан. Мне предстояло пройти несколько сот ярдов вверх по склону, почти до самой Гарвард-сквер, чтобы добраться хоть до какой-то цивилизации.
Один мальчишка пересчитал бочки с кукурузой и тыквами, удовлетворенно кивнул и побежал в город. Второй помог паромщикам сгрузить бочки на берег. Я вылезла из лодки и в последний раз обернулась на старшего гребца. Он уже смотрел мне вслед, так что взгляды наши опять встретились. И вновь он улыбнулся, и вновь я улыбнулась. Он снова покраснел и тут же отвел взгляд. У меня нет обыкновения строить глазки даже в собственную эпоху. Всего час в этом странном новом мире, а я уже пытаюсь сыграть в Гестер Прин! Как же все сложно!
Я двинулась по грунтовой дороге к поселку, опираясь на лопату, как на палку.
Из всех умений, которые мне пришлось освоить для успеха в этом ВиМНе (времени и месте назначения), самым сложным было воровство. Язык трудности не представлял: переселенцы съезжались в Бостон со всей Англии, а в то время английские региональные говоры отличались даже сильнее, чем теперь. Освоиться с бытовыми деталями тоже оказалось довольно просто. Я нашла школу верховой езды и села на лошадь впервые с десятилетнего возраста, хотя была почти уверена, что здесь мне это не понадобится. Поездка в историко-этнографический музей «Плимутская плантация» воспринималась почти как шпаргалка, плюс я посетила Американское крыло Бостонского музея изящных искусств. Костюмерная мастерская, обслуживающая бостонские театры, дала нам в аренду комплект колониальной одежды: сорочку, корсет, нижнюю юбку, верхнюю юбку, жакет, чулки, пояс, воротник, чепец – так что я застегивалась и зашнуровывалась, пока не научилась делать это быстро. Я зазубрила и отрепетировала вслух определенные отрывки из Женевской Библии (очень популярной у пилигримов), а также прошла ускоренный курс ориентирования по звездам у эмтишного аспиранта. Тристан дал ему подписать соглашение о неразглашении и заплатил очень прилично с условием, что тот не будет задавать вопросов. Этот аспирант стал первым из тех, кого мы позже стали называть ЭПИТами – экспертами по исторической тематике. В дальнейшем мы брали их в штат, чтобы обучать дейцев необходимым навыкам.
Все это было несложной задачей по сравнению с главным: придумать, как украсть книгу из-под носа владельца. Во-первых, мне предстояло переступить через собственные моральные принципы. А потом – понять, как это сделать. В отсутствие надежных разведданных Тристан предложил пять вариантов, и я заучила их пошагово. Все они представлялись идиотскими. Особенно теперь, когда я была на месте.
Я дошла до поселка – россыпи крытых соломой домишек. Попадались глинобитные, но преобладали бревенчатые, даже двухэтажные. В жарких пыльных улочках несильно, но отчетливо воняло помойкой, и я чувствовала, как маисовая каша булькает у меня в желудке. Табличек с названиями улиц не было, но я заучила карту тогдашнего Кембриджа и знала, что книжная лавка – справа на первом перекрестке, на углу Уотер-стрит и Лонг-стрит (сегодняшние Данстер-стрит и Уинтроп-стрит). Через квартал по Уотер-стрит будет Дом собраний, он же церковь. Мы подумывали стащить экземпляр Псалтири с тамошних скамей, но решили, что в такой маленькой общине на новоприбывшую в церкви будут смотреть во все глаза, может, даже с подозрением. Надо было стибрить книгу из ее светского источника.
Скоро я уже различила впереди лавку. Это было двухэтажное строение; положенные перед входом доски изображали крыльцо. Дверь стояла открытой, ставни на обоих окнах были распахнуты. Заглянув в одно, я увидела дощатый пол, длинный стол и множество бочек и ящиков. Это была не отдельная книжная лавка, а просто лавка, где среди прочего торговали и книгами. Я прислонила лопату у входа, вошла, рукавом стерла с лица пыль и огляделась.
По дальнюю сторону длинного стола стоял круглолицый, приятного вида джентльмен лет двадцати пяти (надо понимать, хозяин) и хмурился на долговязого мужчину по мою сторону. Долговязый хмурился в ответ. Хозяин лавки, судя по виду, не очень-то умел хмуриться, а долговязый – наоборот. Оба были в серых дублетах и коротких штанах. У того, что пониже ростом, одежду закрывал холщовый фартук. На столе между ними лежали высокие стопки кожаных томов.
– Если я отпечатаю их заново, то не получу прибыли, – сетовал долговязый. – Это уж не говоря о переплетах. Я сделал список опечаток, этого довольно. Они ведь хорошо продаются, чего тебе еще надо?
– Продаются очень хорошо, но в списке опечаток нет и половины ошибок, и люди, отдавшие мне деньги, постоянно жалуются. – Лавочник говорил тоном родителя, который строго, но ласково журит ребенка. В нем ощущалась мягкая сила, и я инстинктивно чувствовала к нему больше симпатии, чем к долговязому. – Из-за этого им не захочется платить мне за другие покупки.
– Ты не продаешь других книг, – запротестовал печатник.
– Мне на следующей неделе должны привезти Библии из Англии, – ответил лавочник. – И я много чем торгую помимо книг.
Долговязый слегка опешил:
