– Поздно щели-то затыкать! По-оздно…
Артём рассмеялся, снял с головы свекрови веночек с фатой, нацепил на Нику и подхватил ее на руки, унося прочь из этого зала – толкнул ногой дверь, и та распахнулась, выпуская их в сияющий летний полдень, полный ароматов цветов и жужжания пчёл.
Приснится же такое! Ника ошарашенно помотала головой и опять улеглась, повернувшись на бок, а сонный Артём тоже повернулся и обнял ее, положив руку на грудь. Проснувшись утром, Ника с чувством потянулась и принюхалась: на всю квартиру пахло кофе, корицей и свежей выпечкой. Оказалось, Артём печёт на завтрак оладушки – Ника некоторое время подсматривала, притаившись у двери: он ловко управлялся со сковородой и тестом, насвистывая что-то бодрое.
Кухня была залита солнечным светом, и Ника вдруг вспомнила свой сон, от которого осталось двойственное ощущение счастья и легкой тревоги. «Поздно щели-то затыкать!» – прозвучал у нее в голове голос свекрови, и Ника нахмурилась: при чём тут щели? Что-то знакомое почудилось ей в этом выражении – не то слышала где-то, не то читала: заткнуть все щели, чтобы что-то не проникло внутрь…
Ответ пришел из глубины ее сознания – или подсознания: чтобы не проникла любовь! Поздно затыкать – любовь уже просочилась, уже завладела сердцем. Вот оно что… Ника вздрогнула, ощутив, как сквозь ее тело прошла двойная волна счастья и боли: я люблю Артёма! И это безнадежно…
Ника замерла у двери и зажмурилась, судорожно сжав руки – мысли ее заметались. «Избави тебя бог от такой любви!» – услышала Ника голос сестры. «Нет, нет! Ни за что! Я не хочу, чтобы моя душа истончилась. Я должна держаться. Главное, чтобы Артём не понял. Господи, что же теперь делать? У нас нет никакого будущего. Ему нужна совсем другая женщина. Я должна отпустить Артёма. Пока не стало слишком поздно. Пока я в силах это пережить». Ника открыла глаза: Артём все так же деловито переворачивал оладушки и насвистывал. Она глубоко вздохнула и бодро произнесла:
– Доброе утро. Как вкусно пахнет! Ты меня балуешь! – потом подошла и обняла Артёма сзади, прижавшись щекой к его голой и чуть влажной спине. И подумала: конечно, я должна отпустить – но, может, не сегодня?
– Привет, куколка! – Он повернулся и поцеловал Нику. – Как ты? А почему глаза грустные?
– Все хорошо. Тебе показалось. – Ника уселась за стол, подумав, что теперь придется следить за собой, и Артём положил ей на тарелку целую горку оладушек.
Глава 3
Сонечка
Только по дороге на дачу Ника вспомнила, откуда взялась эта фраза про затыкание щелей – Булгаков, «Мастер и Маргарита», сцена бала у Воланда! Маргарита попросила Воланда, чтобы безумной Фриде перестали подавать платок, которым она удушила собственного младенца, и Воланд велел заткнуть все щели, чтобы милосердие перестало просачиваться внутрь. Милосердие, не любовь…
Первым Нику увидел Курзик и тут же помчался к калитке – Ника вылезла из машины, распахнула объятия, поцеловала его, уже успевшего загореть, и вручила слегка подтаявшее мороженое, которое везла в специальном пакете-холодильнике.
– А где весь народ?
– Мама на террасе. Она читает. Только, по-моему, вовсе спит. Бабушка ужин готовит, а деда качели чинит. А ты на выходные приехала, да?
– На целую неделю, – улыбаясь, ответила Ника и потрепала его по голове: такой родной мальчик, такой близкий и понятный. И горько вздохнула, вспомнив дочь, совсем не близкую и не понятную.
– Ура! – закричал Курзик. – Ура, на неделю! А ты сходишь со мной на пруд? И в рощу? А то им некогда. А в роще, знаешь, там такие огромные муравейники – с меня ростом!
– Да что ты? И что ж за муравьи живут в таких огромных муравейниках?
– Ой, здоровущие такие! Прямо… Прямо как осы! Только не летают. Но бегают очень быстро. Когда пойдем, ты сапоги надень резиновые, а то покусают.
– А сапог они не прокусят? – серьезно спросила Ника.
– Не, сапог не прокусят, точно. Ой, а ты знаешь? Соседи собаку завели! Большая, черная. Здоровая. Когда гуляет, гантелю в зубах носит.
– Да ладно!
– Правда-правда. Такая собачища, вообще!
– А что за порода?
– Дартвейдер.
– Кузя! – засмеялась Ника. – Ротвейлер.
– Не-а, дартвейдер. Ну вылитый же!
Неделя пролетела незаметно – и в рощу сходили, и на пруд, и на велосипеде покатались, и в бадминтон поиграли. Анечка была благодарна, что Ника занимается с Курзиком – она чувствовала себя неважно, хотя бодрилась перед родителями, которые делали вид, что ничего не замечают, а у нее за спиной обменивались тревожными взглядами. Дед наконец починил качели, и Ника решила их опробовать. Она раскачалась довольно сильно, вспомнив детство, а отец только посмеивался. Потом Ника присела к нему на скамейку:
– Как ты, папочка?
– Да я-то что, я ничего. Ты вот скажи мне лучше: что такое с Аней? Я знаю, вы мастерицы наводить тень на плетень, но мне надо знать правду: у нее что, рак?
– Да, – вздохнула Ника. – Прости, мы не хотели расстраивать вас с мамой.
– Ну да, ну да. И что, все так плохо?
– Мало хорошего. Ей вырезали опухоль, но, похоже, есть метастазы. Будет химиотерапия, но чудес не обещают.
– Ах ты, горе какое! Ну ладно, что делать. Маме я сам расскажу.
– Пап, ты уж подготовь ее, чтобы не рыдала над Аней, ладно? Пусть все будет по-прежнему. А я Анечке скажу, что вы в курсе. Пап, мы еще не сдаемся, слышишь? Поборемся.
Отец только махнул рукой, и Ника, обняв, поцеловала его в небритую щеку. Он улыбнулся и погладил ее по голове:
– Ты моя девочка! Как живешь-то? Никогда ничего не рассказываешь.
– Да все нормально.
– Я рад, что ты так легко справилась с разводом. Боялся, что закиснешь совсем. А ты, вон, расцвела! Такая красивая… Прямо как Лиза…
– Пап, а ты очень сильно ее любил, да?
– Очень. Только давно это было. Но до сих пор болит. Мы ж поженились рано, Лизе двадцать было, мне двадцать два… Ее мать терпеть меня не могла. Ну, ты знаешь.
– Да, бабушка Лена тебя не жаловала. Пап, скажи… А как мама умерла? При родах, да?
– Откуда ты это взяла? – удивился отец. – Разве мы тебе не рассказывали?
– Не рассказывали.
– Ника, да что ты! Лиза умерла, когда тебе почти два годика было! Ты что, никогда не обращала внимания на дату смерти? На памятнике?
– Нет… Не знаю… Я была почему-то уверена, что при родах. И я… Я думала… Что она из-за меня умерла.
– Господи, девочка, ты что, винила себя в смерти матери? Все эти годы?
– Да, – прошептала Ника и вдруг заплакала навзрыд, уткнувшись в отцовское плечо.
Отец обнял ее и забормотал, сам чуть не плача:
