– Ты вот что – не надо со мной заговаривать, когда я с ребятами, ладно? А то они смеются.
– Хорошо, – печально ответила Соня. – Я не буду.
А потом появилась Лиза, и все надежды Сони рухнули. А уж когда родилась Вероника, Соня окончательно смирилась. Она понимала, что зря прилепилась к семье Валеры, но ничего не могла с собой поделать: ей было так одиноко.
– А Лиза знала, что ты в папу влюблена?
– Я думаю, догадывалась.
– Какая она была?
– Лиза? – Софья Алексеевна задумалась. – Очень красивая, яркая и… как это сказать…
– Сексуальная?
– Да мы тогда и слов-то таких не знали – сексуальная! Но, наверное, так оно и было, потому что на нее всегда мужчины внимание обращали. Валера ужасно ревновал. А она только смеялась. Заводная была, веселая. Решительная, упорная. Даже упрямая! Раз что решила – всё. Никогда ни о чем не жалела, назад не оглядывалась. Всегда любила настоять на своем. Это она тебя Вероникой назвала. Все отговаривали. Валерьевна – отчество сложное, надо бы имя короткое, простое: Анна, Ольга, Зоя… Валера очень хотел Анной назвать, в память тетушки. Нет, уперлась – только Вероника. Ты очень на нее похожа, очень!
– Это что – я тоже такая упрямая? И всегда настаиваю на своем?
– Есть немного. Но ты помягче. Более терпимая. Мы с папой, конечно, виноваты…
– В чем это?
– Потворствовали тебе. Вечно шли на поводу. Я так боялась, что не смогу стать тебе настоящей матерью. Особенно когда сестренки родились.
– Мамочка, ну что ты! Лучше тебя нет!
– Но ты была ужасно забавная: крохотная куколка, а такая рассудительная, серьезная, так важно обо всем говорила. Все умилялись, а мы с отцом просто не могли устоять и подыгрывали тебе. И, как ни странно, ты и правда очень здраво обо всем судила. Несмотря на возраст. И всегда поступала по-своему, никого не слушала. Точно как Лиза.
– Разве я тебя не слушала? Или папу?
– Слушать-то слушала, да не очень прислушивалась.
– Прямо я монстр какой-то.
– Ну что ты такое говоришь? Ты моя любимая девочка!
И Софья Алексеевна потянулась к дочери – обняла и поцеловала, а Ника, вздохнув, тоже чмокнула ее в бледную щеку.
– Что мне делать, как ты думаешь? С Мишей?
– Не знаю, дорогая. Не понимаю я ваших нынешних отношений. Я-то выходила замуж раз и навсегда. Мы так воспитаны были. Это сейчас чуть что – и развелись. Не знаю, может, это и хорошо. А может, и нет. Потому что никто не старается. Особенно женщины. Мужчины-то и раньше не особенно старались в этом смысле, что верно, то верно. Мужчину не переделаешь, только подстроиться можно. Так что семья на женщине держится. Если женщина мудрая, конечно. Брак – это работа. Ты знаешь, я читаю автобиографию Агаты Кристи, она то же самое пишет! Сейчас… Я даже заложила… Вот: «Если вы не можете принять образ жизни вашего мужа, не беритесь за эту работу – иными словами, не выходите за него замуж. Скажем, он – торговец мануфактурой; он – католик; он предпочитает жить за городом; он играет в гольф, а отдыхать ему нравится на море. Вот за это вы и вышли замуж. Примите и полюбите все это. Совсем не так уж трудно». Принять и полюбить!
– Ты что, считаешь, я сама виновата? Что мы развелись? Я плохо старалась? Надо было все прощать?
– Нет, есть вещи, которые прощать нельзя. Предательство, сознательную измену…
– А что, бывает бессознательная?
– Конечно. Мужчина – существо слабое в этом смысле. И если ему чего-то дома не хватает, пойдет искать это на стороне.
– И чего ему не хватало? Мише?
– А ты подумай сама. Ты же так его и не простила за ту квартиру, да? Оттуда пошло ваше с ним отчуждение. А ведь он искренне хотел сделать как лучше. И ему очень тяжело было отрываться от своего дома – он там вырос, там отец его умер, да вся его жизнь там. Он вообще консерватор по натуре. А квартира на Чистых прудах… Что она для тебя значила? Маму Лизу ты и не помнишь, бабушку Лену не слишком любила. Просто символ, и все. Он с тобой не посоветовался, правда. Но ведь и ты с ним не советовалась, когда планировала переезд на Чистые пруды!
Ника молчала.
– Конечно, тебе тяжело пришлось: ты пришла в чужой монастырь и попыталась навести там собственные порядки…
– Мам, но ты же помнишь, какой была Нинель Павловна!
– Да, со свекровью тебе не повезло. Но ты взялась воевать с ней всерьез, а она просто глупая и несчастная женщина.
– Как же, несчастная! Она…
– Она очень любила своего мужа. Очень. А он ее разлюбил. И когда умирал, даже не пустил к себе проститься. Специально приказал не пускать. Любовницу позвал, а ее нет. У нее нервный срыв был.
– Мама, откуда ты все это знаешь?
– Нинель рассказывала. Мы же с ней нормально общались.
Ника ушла к себе, но долго не могла заснуть: все думала, думала. Перебирала в памяти подробности и разговоры сегодняшнего дня, вспоминала прожитую жизнь, Мишу, Нинель Павловну, Алину. Потом вспомнила разговор с Олесей: неужели она такая же, как мама Олеси, – всегда правая? А все остальные – левые? Неужели она так же давила на своих близких, навязывая им собственное мнение? Какой ужас.
Ника потянулась к телефону – Анечка наверняка еще не спит, она поздняя птица. Интересно, что она скажет про Мишу? Что посоветует? А потом опомнилась: Анечке больше позвонить нельзя! Она умерла. Любимая сестра, лучшая подруга, родное сердечко, которому можно было доверить все, даже то, что скрывалось от родителей. Нику охватила тоска и вдруг нестерпимо захотелось, чтобы рядом оказался Артём. С ним всегда было так легко и просто. Сесть бы к нему на колени, положить голову на плечо… Он бы обнял ее, заглянул в глаза, сказал: «Что случилось, куколка?» – и поцеловал. А потом…
Так, все! Никакого потом, никакого Артёма! Хватит предаваться бесплодным мечтам. Ты сама его отпустила.
Ника села и зажгла ночник у кровати. Может, почитать? Интересно, мама забрала с собой Агату Кристи? Ника встала, прошла на кухню – книга так и лежала на столе. Ника попила воды, взяла книгу, вернулась к себе, но внезапно вспомнила о Мишином подарке – куда же она дела этот сверточек? Он обнаружился в прихожей под зеркалом. Сидя на кровати, Ника развернула упаковку – маленькая плоская коробочка. Она открыла и вскрикнула, прижав руку к губам:
– Боже мой!
На черном бархате лежал невзрачный камешек с дыркой посередине – «куриный бог». Ника нашла его на пляже в Симеизе и подарила Мише на счастье. Нанизала на простую веревочку, и он носил камушек все лето и даже в Москве не снимал, лишь поменял веревочку на тонкий кожаный ремешок. Это был тот самый камешек, Ника узнала. Только оправленный в серебро и прицепленный к тонкой серебряной цепочке. Надо же! Выходит, Миша хранил его всю жизнь? Ника зажала камешек в кулаке и уставилась невидящим взором в пространство. А потом рухнула на подушку и заплакала – горько, отчаянно, безнадежно.
