А Олесю донимали собственные страхи: она никак не могла решиться и рассказать Артёму свою историю. Сделать это надо было до свадьбы, она понимала. Но чем дольше тянула, тем страшнее делалось: а вдруг Артём решит, как когда-то Вовчик, что она сама виновата? Вдруг разочаруется в ней? Как тогда жить?
Хотя и без этого жить ей было сложно. Олеся уже плохо помнила – честно говоря, и не хотела вспоминать! – свою жизнь с Вовчиком. Да и сколько было той жизни: несколько месяцев, не больше. Отношения родителей никак не могли служить ей примером, поэтому приходилось прилаживаться самой. Но Олеся так долго пряталась, так долго городила заборы вокруг себя, так не привыкла быть с кем-то вместе, все решая сама, что ей приходилось тяжело. Хорошо еще, что Артём с утра до ночи пропадал на стажировке у своего итальянского гения кулинарии, успевая в промежутках заниматься французским. По утрам он упорно бегал, хотя для этого теперь приходилось вставать на час раньше. На самом деле Артём так боролся с приступами тоски: если занять себя по полной и выматываться как следует, то, может, и отвяжется? Олеся даже не подозревала, каких усилий стоит Артёму выдерживать эту отстраненность: он понимал, что сразу Олеся не приручится и необходимо терпение, чтобы девочка-«нет» стала наконец девочкой-«да».
Выходной у него был на неделе, так что Олеся по субботам и воскресеньям наслаждалась свободой и одиночеством, которое ее вовсе не тяготило. Она доделывала начатые бисерные заказы, читала, смотрела видео, нехотя занималась французским – по настоянию Артёма, который подбивал ее еще и на автокурсы записаться, но Олеся пока сопротивлялась. И по хозяйству ей не приходилось утруждаться: готовил обычно Артём, а убиралась Марья Петровна. Честно говоря, Олеся никак не могла привыкнуть к мысли, что это и ее дом тоже. Она все время спрашивала у Артёма: «А это можно взять? Ничего, если я сюда положу?», а на сверкающую стерильной чистотой кухню она вообще боялась заходить, особенно после того, как использовала для варки картошки не ту кастрюлю: «Барбосик, эта кастрюлька только для каши!» Оказалось, у него на всё отдельные кастрюльки и сковородки, не говоря уж о ножах и разделочных досках, что явилось откровением для Олеси: какая разница, что в чем готовить? В ответ на ее недоумение Артём прочел целую лекцию, из которой Олеся поняла только одно: на кухню она больше ни ногой!
С Артёмом Олеся пересекалась лишь по утрам и вечерам, так что в целом ее жизнь не слишком и изменилась. Спали они вместе, но лоскутная лежанка была такой большой – никаких неудобств, не то что в анекдоте: «Как будем спать? Как парочка или как удобно?» Получилось это не сразу: сначала спали «как удобно». Олеся уходила к себе в маленькую комнату, где свила гнездо, или Артём относил ее на руках – укладывал, накрывал одеялом и целовал: «Спокойной ночи, Журавлик!», а сам, горько вздохнув, уходил на лежанку. Но однажды Олеся посреди ночи пришла к нему сама – пришлепала босиком, совершенно сонная, залезла на лежанку, прижалась, обняла, удовлетворенно вздохнула и тут же засопела, мгновенно заснув. Артём умилился: «Ты мой сладкий!» – и полночи не спал, сторожа ее сон.
Артёму казалось, что он не виснет на Олесе и уважает ее личное пространство – ну, старается по крайней мере. Но Олеся вообще не привыкла к вниманию и заботе: дергалась от звонков Артёма, раздражалась, когда он ходил за ней хвостиком по квартире и «глазел» на нее, а Артёму очень нравилось смотреть, как Олеся мастерит свои затейливые бисерные штучки. На самом деле он просто не мог налюбоваться на своего Журавлика и, дай ему волю, не выпускал бы Олесю из объятий. Иногда, засмотревшись, он переставал ее слушать, и Олеся сердилась, что зря сотрясает воздух, а он размякал окончательно – она так забавно возмущалась!
Когда Тёме было лет десять, мама принесла в дом котенка – и ребенок мгновенно «пропал для человечества». Тёма действительно забыл обо всем, занимаясь Мурзиком, который иногда даже прятался от его слишком активного обожания. Он и в школе думал про котенка, представляя, как тот нападает на тапку, играет с бумажкой или мурлычет, перебирая лапками. Примерно то же самое происходило сейчас – конечно, Олеся не играла с бумажкой и не мурлыкала, но умиляла Артёма неимоверно. Ее улыбка, взгляд медовых глаз, рыжие завитки волос, нежная кожа с веснушками, ее детские гримаски и эмоциональные жесты, сложносочиненные позы и новые яркие одежки – все ужасно трогало Артёма. И возбуждало. Была одна особенная пижамка… Стоило Артёму только увидеть Олесю в этих коротеньких штанишках с наивными кружавчиками, как он забывал обо всем и не мог дождаться, когда же сможет завлечь ее на лоскутную лежанку.
Но на лежанке довольно часто возникали сложности: Артём все время помнил, что с Олесей нужно обращаться бережно, и старался сдерживать свои страсти. А Олеся не знала, как намекнуть Артёму, чтобы он действовал поэнергичнее. Ей, конечно, нравилась его нежность, но хотелось чего-то пожестче. Но как сказать об этом Артёму? Вдруг он подумает, что она… ну… В общем, плохо про нее подумает? Что ж такое: она столько лет жила без секса, а теперь… Наверное, ужасно, что ей так нравится это занятие? Потом она случайно наткнулась в Интернете на статью о рыжеволосых людях и совсем загрустила, прочитав, что рыжие женщины обладают более страстным темпераментом, чем брюнетки и блондинки. Ну вот, пожалуйста.
Первая ссора случилась у них в воскресенье. Вообще-то, Артём нервничал еще с пятницы – тогда он освободился раньше обычного и приехал к музею, решив устроить Олесе сюрприз. Он позвонил ей с крыльца. Олеся обрадовалась, но попросила его подождать минут пятнадцать, а то она занята. Артём покорно ждал. Наконец тяжелая резная дверь открылась, и показалась Олеся, которая несла в руках какой-то сверток, а следом вышел высокий немолодой мужчина, дорого и элегантно одетый. Они вместе прошли к его роскошной машине, которая стоила на порядок дороже, чем «Ниссан» Артёма. Мужик открыл заднюю дверцу, и Олеся влезла внутрь – Артём изумленно поднял брови, но Олеся тут же вылезла обратно, уже без свертка. Они довольно долго прощались – Артём не слышал ни слова, но и так было понятно, что мужик клеится к его Журавлику. Вот гад, даже руку ей поцеловал на прощание! Когда Олеся подошла к Артёму, щеки ее горели, а глаза сверкали. Артём смотрел, как она приближается, и тосковал: он вдруг ясно осознал, насколько зависим от Олеси – настолько, что… Что способен простить ей все, даже измену. Лишь бы оставалась с ним. Несмотря ни на что. Его так больно ударило этой мыслью, что он зажмурился и задержал дыхание. Но тут Олеся обняла его и поцеловала:
– Ну что, поехали?
– Может, сходим куда-нибудь? – спросил Артём, заводя мотор. Он никак не мог прийти в себя.
– А куда?
– Не знаю. В ресторан?
– Ты не устал за день от ресторана?
– Тогда в кино. Или еще куда.
– Что это ты вдруг?
– Я подумал, может… Тебе не скучно со мной?
– Нет. С чего ты взял? Не хочу я никуда. Ты же знаешь, я не люблю тусовки. А кино можно и дома посмотреть.
Артёма слегка отпустило, но, проехав пару улиц, он все-таки не выдержал и спросил:
– А что это за мужик был?
