Он не мог даже и помыслить, что кто-то из его предков мог заниматься этим старинным и опасным ремеслом. Медная табличка, встроенная в крышку сундука из красного дерева в углу, гласила: «Фландр фон Виндхунд». Молодому человеку было знакомо это имя, но он не мог вспомнить, где видел его. Крышка не поддавалась, а замок прекрасно сохранился, в отличие от всего остального. Если что-то и осталось от трудов его предка, то оно ждало Антуана именно там.
***
Он не решился раздробить замок тем же орудием, что открыло ему путь в башню, – в сундуке могли находиться хрупкие предметы. Поиски ключа в кабинете не принесли никаких плодов: его находки ограничились диковинными инструментами, образцами кристаллов и крошевом трав. Ответы следовало искать в другом месте.
Ранее библиотека привлекла Антуана своей грандиозностью, но настроения читать не было. Теперь у него появилась цель, и он обратился к хранилищу книг. Фолиант с золотым обрезом, повествующий об истории его рода, хранился под стеклом витрины. Антуан осторожно поднял крышку. Книга была раскрыта на последних страницах, на которых говорилось о браке Эмилии Виндхунд с Фердинандом Спегельрафом и о родившихся у них детях. Даты, краткие описания внешности с вычурно выписанными заглавными буквами – вот что осталось от них на бумаге. Будет ли сказано что-то еще?
Страницу загадочного Фландра он нашел почти сразу – тот приходился прадедом его матери. Ученый, философ. Почил в возрасте пятидесяти лет. Он мог бы прожить и дольше, отцу Антуана было столько же. «Росту низкого, глаза карие, леворук», – так значилось в скупых строках. Тут молодому человеку вспомнился один портрет в череде прочих: сгорбленный мужчина с проницательным, сверлящим взглядом темных узких глаз. Он держал в правой руке череп, символ мудрости, а в левой – перо; эту особенность сложно было не заметить. Возможно, портрет укажет следующий шаг.
Окутанный сумраком галереи, Фландр фон Виндхунд оставался на своем месте, под охраной двух рыцарских доспехов. Алхимик ждал, пока пытливый ум одного из его потомков возжелает заполучить его тайное наследие. Пурпурный камзол, мягкий черный колпак на седых кудрях, неприязненно искривленный рот. И тонкая цепь на груди, чтобы всегда носить при себе полускрытый в складках одежды золотой ключ, длиной не больше указательного пальца. Казалось, стоит протянуть руку, сорвать его – и он ляжет холодной тяжестью в ладонь, утолит нестерпимую жажду разгадки. Но это был лишь холст, покрытый тысячами мазков, крупных и мелких, бледная тень личности его предка. Антуан все более убеждался, что верно следует знакам.
Со дня основания замка и до начала этого века всех людей из рода Виндхунд после смерти размещали в склепе, который находился в подземельях, в то время как простолюдины ложились под корни поминальной рощи.
Антуан помнил, как в детстве их с младшими братьями водили в склеп и рассказывали о жизни и деяниях их пращуров. Вендель и Клемент боялись мертвых, а Антуан – нет. Живые всегда пугали его больше.
Они лежали на каменных постаментах, сжимая в руках символы их прижизненных занятий. Большинство прожили жизнь воинов, они покоились вместе со своими мечами. Но среди них были и те, кто выбрал иное поприще. По традиции их лица и кисти покрывались тонким слоем воска, повторяющим каждую жилку и морщину, а потому сохранялись нетленными, тогда как остальное тело гнило, иссыхало и проседало под весом одежд и регалий.
Последние из Виндхундов обрели покой иначе: урны с прахом украшала тонкая роспись со сценами их жизни. Так опочили родители его матери и ее старшая сестра, утонувшая в юности.
Но Фландр принадлежал другому веку, и его полуистлевшее тело с живыми руками и лицом занимало свое каменное ложе. Цепь и ключ остались с ним и после смерти – они лежали в провалившейся грудине, укрытые ворохом некогда роскошных одежд, а ныне тряпья. Стараясь не вдыхать резкий запах тлена, Антуан дернул цепочку так, что позвонки в шее скелета тихо скрипнули, голова качнулась и вернулась в прежнее положение.
Он забрал ключ по праву истинного наследника.
Не чуя под собой ног, Антуан вновь пересек весь замок и взлетел на вершину западной башни, готовый к любым чудесам, что ждали его в ларце. В горячке поисков Антуан забыл о еде и питье. Одержимость внушала ему, что внутри он найдет ответы на свои самые главные вопросы.
Его рука не дрогнула, и, когда он вставил и повернул ключ, замок покорно захрипел и крышка отворилась.
Антуан не знал, что именно увидит, поэтому кипы пожелтевших бумаг, прошитых суровой ниткой и в свитках, не разочаровали его, а возбудили еще больший интерес. Он взялся за первую импровизированную тетрадь: она состояла преимущественно из гравюр с бисерными подписями. Лев, пожирающий солнце; девушка с кувшином в руке и звездой во лбу; дракон с глазом, горящим яростью, кусает собственный хвост. На обороте каждого листа старинные руны перемежались с неизвестными знаками из дуг, кругов и полос. Хватит ли жизни, чтобы узнать, что за ними сокрыто? У Антуана было не так много времени. Он продолжил поиски.
Наконец ему повезло, и в его руках очутился альбом в обложке из розовато-коричневой кожи с уголками, укрепленными медью. Это был лабораторный журнал Фландра фон Виндхунда, куда тот записывал свои мысли о человеческой природе, толкование трудов других алхимиков, преимущественно александрийских, и ход собственных экспериментов. Некоторые страницы озаглавливались красными чернилами: «Великое делание». Последняя запись была датирована концом прошлого века. Антуан взял альбом с собой, готовый впитать заключенные в нем знания.
Через несколько часов чтения глаза молодого человека привыкли к мелкому убористому почерку, и перед ним начала раскрываться настоящая сущность ученого. Этот озлобленный старик открыл ему мир тонких тел, видимый лишь избранным. У Антуана перехватило дыхание от иллюстраций, нарисованных рукой предка.
Уроды всех мастей разукрасили собой страницу: кривые, с гипертрофированными руками, языками и кричащими пастями в животах – все они были, по мнению Фландра, лишь людьми, но в истинном обличье, аллегорически отображающем их недостатки и пороки. Без капли сочувствия он изобличал род людской в ничтожности и звероподобности их желаний и влечений. Каждое его слово вызывало у Антуана глубокий отклик понимания, он чувствовал с этим голосом из прошлого больше общего, чем когда-либо с матерью, отцом или любым из братьев. Даже с Агнесс, которая во всем его поддерживала.
«Каждый из изъянов тонкого тела нуждается во врачевании, столь же выверенном, что и другие хвори, – писал Фландр. – Кривизна должна быть выпрямлена».
Далее следовали подробные описания опытов над слугами, которые он проводил, разумеется, без их ведома. Он составлял различные снадобья, чьим назначением было искоренить тот или иной недуг, заметный только сведущему алхимику, и подмешивал слугам в питье. Некоторые из рецептов были перечеркнуты десятками раздраженных линий, а некоторые дополнялись подписью «верно».
Антуан все больше уверялся в том, что он видит в людях то же самое, что некогда замечал его прапрадед, и его видения – не что иное, как истинный лик мятежных подданных. Наконец, он увидел то, что уже и не надеялся найти, и на лбу Антуана выступила испарина. Очередная страница гласила: «Да прозреют незрячие!»
