Она была на сцене. А покрывалом ей служил занавес.
– И вот узрите: она восстала из мертвых! Это ли не чудо? Гениально сыграно, зал аплодирует. – Из ниоткуда послышались голос и несколько хлопков.
– Кто вы такой? – Из горла Луизы вырвался лишь тонкий писк. Она откашлялась. – Где вы?..
– Разумеется, актеры не видят тех, кто наблюдает из партера, – произнес некто.
Послышался надрывный скрип ржавых пружин, шаги и перестук ступеней. Сбоку на сцену вышел молодой мужчина в зеленой рубашке, черном котелке набекрень и куртке из дубленой кожи. Его пепельные волосы были такими короткими, что топорщились иголочками и не скрывали угловатой формы черепа. Нос, глаза, рот – каждая его черта была крупной и выразительной, но далеко не красивой. Он приблизился, но не настолько, чтобы напугать девушку, и сел на корточки, пристально ее разглядывая.
– С добрым утром, фрекен. Больше не собираешься в Хель? – спросил незнакомец и по-птичьи склонил голову на бок.
– А-а-а… а где та женщина, что привела меня сюда? – Луиза все еще не понимала, как здесь очутилась.
– Если ты про ту особу, что загнала тебя в угол своими улыбочками, то ее здесь нет. И никогда не будет. – Он слегка нахмурился. – Тебя, фрекен, принес сюда я. Пришлось, конечно, потрудиться, ведь та ворона каркала изрядно, да и ты будешь потяжелее ощипанной курицы. Но, думаю, тебе стоит сказать мне вежливое «спасибо».
– Простите… и спасибо. Я заблудилась и…
– Не надо объяснять. – Он встал и пафосно развел руками. – Так или иначе, ты сейчас в моем королевстве, в моем Крысином театре.
– Почему Крысином?
– Актеры почти все разбежались, а из зрителей одни грызуны. Но все же наша беседа становится совсем неприличной.
Луизе оставалось только молча смотреть на этого чудака и ждать, пока он объяснит свои слова.
– Мы не знакомы, – лаконично завершил он мысль.
– Я… э-э-э… я…
– Понятно, ты еще не определилась со сценическим псевдонимом. Но это поправимо. А мое имя – Олле. Олле Миннезингер.
– Красиво. Как будто старинный певец. Или это псевдоним? – запуталась она.
– В конечном счете это несущественно. Важно лишь то, как сам себя называешь. Ну что, ты готова представиться? – снова спросил Олле после короткой паузы. – Я же не могу звать тебя все время «ты». Это грубо, а я не грублю девушкам.
– Лу… Луковка, – выпалила Луиза прозвище из детства, внезапно всплывшее в памяти.
Он несколько раз обошел девушку кругом, будто примеряя на нее это имя. Наконец кивнул и широко улыбнулся. В его рту блеснул серебряный зуб.
– Соглашусь, тебе подходит. В этом есть и намек на внешность, и легкое кокетство, и тайная драма. Идеально! Чайке тоже должно понравиться.
– Что за Чайка?
– Она здесь живет. Скоро вернется и принесет тебе лекарство.
В калейдоскопе абсурда Луиза совсем забыла о своем состоянии. Но слова о лекарстве вернули ее к реальности, в которой она все еще была больна. Беседа утомила ее, она опустилась на комковатый матрас и плотнее закуталась в занавес.
– Верно, поспи. Она сама тебя разбудит, – подбодрил Олле, спустился в суфлерскую будку, похожую на половинку раковины или крыло жука, и исчез под сценой. А может, ей это только показалось.
***
– Ты, верно, совсем спятил. Зачем было тащить ее на сцену? – Резкие звуки вырвали Луизу из беспокойного забытья. Она посмотрела сквозь приоткрытые веки, но рядом не было никого.
– Зато какой эффект!
– Не мели чепухи. Лучше скажи: ты уверен, что она не ела той дряни?
– Не успела, я был рядом. – Одним из говоривших был уже знакомый ей Олле. – Ты принесла?
– Да, – ответил хриплый низкий голос. Разговор раздавался откуда-то снизу.
– Где взяла и что взамен?
– У старухи, как обычно. Она мне должна была услугу, – прокряхтел некто. Луиза различила звуки какой-то возни, скрип и треск дерева. – Возьми хоть это, а то пристроил, как бродячую собаку, смотреть тошно.
Спустя минуту из-за кулис показалась стриженая голова Олле. Он заметил, что Луиза проснулась, и приветливо оскалился.
– Что я говорил? Под чаячьи крики нелегко дремать; тебе это подтвердит каждый, кто слышал их хоть раз. – Он двинулся к Луизе, держа на вытянутых руках, как трофей, красное продавленное сиденье, видимо, только что выломанное. – Это очаровательное создание позволяет себе не только критиковать меня, но и крушить мой театр! – С этими словами он бесцеремонно подсунул сиденье Луизе под голову. Ткань была жутко засаленной и пахла мышами.
– Крушить тут нечего, и так больше на свалку похоже, – ворчливо пробасил второй голос, и на сцену вышла девушка.
На ней было мятое кепи, скрывавшее почти все ее волосы, кроме длинной ассиметричной челки. Лицо терялось в тени блестящего латунного козырька. Одета она была в длинную коричневую юбку, подчеркивавшую только маленький рост девушки, несколько разномастных кофт поверх плотного корсажа со множеством ремней и узкий шарф с пайетками. Довершал странный наряд сливовый безразмерный пиджак с мужского плеча.
– Дамы, – провозгласил Олле, – позвольте представить вас друг другу: Луковка, это Чайка. Чайка, это Луковка.
– Чего нас представлять, мы и так старые знакомые. – Чайка присела на край занавеса и лукаво подмигнула девушке.
– Разве? – молодой человек уже не актерствовал, он действительно был удивлен. Как и Луиза.
– Она жила в общежитии для швей, неподалеку от моего обычного места. – Чайка начала хлопать себя по карманам, что-то разыскивая. – Так что я ее частенько видела. Но встречались мы только один раз, в переулке, она там распускала сопли на пару с подружкой.
– А-а-а!.. – Луиза припомнила тот вечер, когда Хелене отрезали косу. – А ты тогда курила!
– Я и сейчас покурю, – хмыкнула девица, откопав наконец в складках ткани портсигар с облупившейся эмалью и газовую зажигалку. – Хотя сначала – вот, выпей все и не жалуйся, что невкусно. – Она протянула Луизе флакон без этикетки. Удивительно, но флакон был извлечен из лохмотьев моментально, без задержек.
Луиза откупорила бутылочку, и в нос ей ударил резкий запах спирта, аниса и солодки. Она закашлялась.
– Что это? – спросила она, отдышавшись.
– Пес его знает, что там намешано. Но бабкины снадобья никогда не подводят. Встанешь на ноги, как на счет три!
На счет три Луиза залила в себя мерзкую микстуру. На счет десять она вновь уснула мертвецким сном.
***
Легкость в теле никак не вязалась с мыслью «меня опоили», когда Луиза очнулась. Вокруг было довольно темно, но где-то неподалеку чадила керосиновая лампа и трещал огонь в очаге. Луиза села и поняла, что находится уже не на сцене: пока она спала, кто-то перенес ее в другое место. Что-то нежно и мелодично зазвенело – задрав голову, Луиза увидела над собой «песню ветра», занятную олонскую игрушку из медных трубок. Наверное, она задела утяжеленный деревом шнур, когда поднималась.
