– Ну уж нет, – насупился Олле. – Песня нуждается в настроении, легенда – в случае, когда она будет к месту. А жонглировать факелами в ветхом здании – дураков нет, мне слишком дорога эта развалюха.
– Вот теперь ты сам сказал, что это развалюха, – радостно и хрипло завопила Чайка, победно тыча в него пальцем.
– Крысиный театр и не может быть иным, или он утратит свою суть, – наставительно ответил Олле, отойдя в сторону.
– Но постойте, – решилась спросить Луиза. – Ведь если театр не работает, то где вы выступаете? На улице?
Все замерли, будто стыдясь отвечать. Ей стало неловко за смущение, в которое поверг их такой, казалось бы, простой, но бестактный вопрос.
– Мы в пролете. Ты не знала? Президент Мейер запретил все уличные представления, – заявил Пэр, жуя на ходу пирожок.
***
Через неделю Луиза не только вполне поправилась, но даже обжилась на новом месте. Олле раздобыл где-то жилет из свалявшейся овчины, который, несмотря на неприятный запах, прекрасно согревал. Кларисса подарила ей мягкий черный шарф с золотистыми кистями на концах да слегка подпорченные молью бархатные митенки, и теперь девушке были не страшны ни ноябрь, ни следующие за ним месяцы.
Большую часть времени она провела в закутке Этель, беседуя с ней и помогая по хозяйству. Та рассказала, что раньше путешествовала с балаганом, выступая как Самая большая женщина в мире. Для этого нужно было лишь сидеть и улыбаться, пока зеваки смотрели на нее через ограждение, раскрыв рты.
– Когда дела пошли совсем худо, пришлось еще и бороду приклеить. А от нее все лицо так чесалось, – сетовала она, наливая чашечку кофе каждому, кто забегал на кухню погреться.
Со временем Луизу признал и Пэр Петит, недоверчивый городской волчонок, предводитель попрошаек, мальчишек-глашатаев и прочей мелюзги, что путается у серьезных людей под ногами, а потом от часов остаются одни ремешки. Он показал ей театр от нерабочей котельной до костюмерной мастерской под самой крышей. На чердак не сунулся, благоговейно пояснив, что там живет Чайка. Луиза отметила, что к картежнице он явно неравнодушен, хоть и годится ей разве что в младшие братья.
Несмотря на ворчание, шутливые перепалки, вечную нехватку топлива, а также на то, как стыдливо Вольфганг прятал мутные бутылки портвейна по углам – видимо, с годами алкоголь стал сильнее действовать на него, – труппа Крысиного театра была настоящей семьей, какой Луиза не видела никогда.
Она быстро убедилась в том, что ее новые друзья вовсе не простые представители разоренной богемы, которые тайком продолжают зарабатывать своим искусством. Ребята Пэра все время тащили ему часть своей добычи, Чайка зачастую возвращалась с промысла только под утро и, громогласно ругаясь, удалялась в свое поднебесное логово. Вольфганг вроде иногда играл на гармони в кабаках на «веселой улице» – единственном месте, где, по словам президента, человек имел право на слабости. Олле пропадал, когда его искали, и возникал, когда не ждали. Но благодаря общим усилиям труппа не голодала.
Оказавшись среди людей, которых в прежней жизни обошла бы за два квартала, Луиза не могла их осуждать. Город повернулся к ней другим лицом, уже третьим на ее памяти. Это лицо скалилось кривыми зубами, подмигивало разновеликими глазами и дышало дешевым табаком, но в его взгляде не было фальши.
Когда грудь перестала отдавать болотным бульканьем при каждом вздохе, Луиза собралась уходить: при всей симпатии она не могла больше обременять этих людей своим бесполезным присутствием, а зарабатывать, как они, – не умела, не могла. Пора было возвращаться. Все вещи, которыми она успела разжиться, были уже на ней, оставалось лишь попрощаться с театром и его обитателями.
Поднявшись из теплого подземелья, она протиснулась между скелетов бывших замков, лачуг, развалин хитроумных механизмов и вышла на сцену – место, с которого началась эта странная глава ее судьбы. Над головой громоздились проржавевшие перекладины и лианами свисали толстые канаты, необходимые для смены декораций. Театр завораживал ее с детства, но Луиза никогда не смела представить себя на месте актрисы, играющей главную роль.
В зрительном зале сидела Чайка, вшивавшая в подкладку своего вечного пиджака новый карман, и одним глазом наблюдала за ней.
– Уже уходишь?
Луиза почти перестала удивляться ее беспардонной проницательности и не стала ничего отрицать:
– Не хочу злоупотреблять гостеприимством. Мне давно пора устроиться на работу, а к весне, если повезет, уехать из города. Иначе никак.
Чайка перекусила нить, встряхнула пиджак и накинула его на плечи. Когда он сел как надо, снова обратилась к Луизе:
– Как ни посмотри, а в голове у тебя каша, и та без соли. Пойдем, покажу кое-что.
Уже оказавшись на крыше театра, Луиза осознала, что сейчас раннее утро, когда на заводах только подают гудок к началу смены. Горизонт еще не приоткрылся на востоке, впуская свет, а по улицам стелился плотный туман. Первые рабочие уже торопились, нахохлившись в толстых зимних одеждах. Чайка показалась из люка следом за ней, зябко потерла мигом покрасневшие ладони и достала из видавшего виды портсигара новую папиросу. Было уже сложно представить ее без этой привычки, от которой, видимо, ее голос стал таким хриплым.
– Ну, так куда направляешься? – спросила она, выпуская струйку желтоватого дыма.
– Попробую снова устроиться в общежитие. Займу денег на первое время, у меня есть добрые друзья. Как можно скорее устроюсь на работу, к примеру, в какое-нибудь ателье. Или в прачечную. – Луизе отчего-то легко удалось выразить словами все свои планы.
– М-да. Все это, конечно, прекрасно… Вот только у тебя ничего не выйдет.
– Но почему? – Луиза повернулась так резко, что под ее ногой поехала неверная черепица. Она испуганно отошла поближе к люку.
– Тебя ищут, – просто ответила Чайка, будто сообщать такие новости для нее было чем-то обыденным.
– Возле общежития? – догадалась девушка. – Но кто?
– Кто-кто… кто увез тебя летом, тот и ищет, принцесса. Экипаж дежурит почти все время, а кто внутри – уж извини, не знаю, не заглядывала. Но, думаю, не судья собственной персоной, а кто-нибудь помельче.
– Ты знаешь, кто я, – убито пробормотала Луиза. – Ты все про меня знаешь.
– Да уж, драма какая. Дыши ровнее, я не выдам. Если только сама не захочешь кому-нибудь рассказать, сколько комнат в твоем родовом поместье. – Чайка не дала ей опомниться и возмутиться. – Гляди! Вон там, ниже, в четырех кварталах отсюда, – твой прежний дом. И там тебе больше нет места. А внизу, – она топнула каблуком для наглядности, – наш Крысятник. Тебе здесь рады. Просто знай. – Она бросила еще тлеющий окурок за край крыши и собралась спускаться обратно.
– Но я правда не могу! – остановила ее Луиза. – Я не могу остаться здесь, объедать вас, не приносить ни малейшей пользы. И так противно прятаться… Но…
