Разочарование и ратуша были так близки в его жизни, что стали сестрами: четыре дня назад, когда к нему должны были примкнуть еще около сотни подданных, площадь, будто издеваясь, вспыхнула и поплыла к балкону клубами дыма в цветах кантабрийского флага. У короля имелись враги, о которых ничего не было известно, и они попытаются помешать ему снова.
Из тумана навстречу ему вырастали дома, один за другим. Их изъязвленные сыростью стены учили Антуана терпению, как бы уродлива ни была действительность. В лабиринте призрачных улиц он, точно грубую путеводную нить, пропускал сквозь пальцы шероховатости раздробленного кирпича, сухие былинки плюща и трещины штукатурки. Должно быть, несколько лет назад уличные беспорядки оставили свои следы на этих стенах. Тогда говорили, что хаос выходит из тумана – под его укрытием совершали самые кровопролитные налеты и побоища. Но теперь это в прошлом.
Дорога шла в гору, и постепенно туман начал рассеиваться.
Вокруг был Золотой квартал, прежде излюбленное место аристократов. Ныне все, что от него осталось, – остовы обгоревших и покинутых зданий. Из-за слабого здоровья Антуан редко бывал в столице, а когда приезжал, то почти не покидал герцогской резиденции. Об этих местах он знал скорее понаслышке, чем из собственных воспоминаний, но немногочисленные сохранившиеся вывески стремились рассказать ему свои истории.
На месте этого распахнутого в черноту дверного проема была звонкая дверь изысканной кондитерской, пышущей сочными ароматами. Незрячие провалы окон переливались некогда витринами ювелирной мастерской. Из ресторана «Наттергаль» больше не доносились звуки скрипок и виолончелей – только заблудший ветер выл в трубах. Некоторые здания пострадали от огня больше других: щупальца сажи оплетали стены до самых ребер провалившихся крыш. Сотни дождей умыли мостовую, унесли вниз по холму золу и кровь. Хель на Срединной земле, мертвый город, часть его, забытая за ненадобностью.
Вот небольшая площадь; от тенистых деревьев ничего не осталось. А за ней – некогда помпезная Триумфальная арка. Чей триумф она знаменует сейчас? Забытое теряет смысл. За аркой виднелись чугунные ворота и скорбные останки дворца. Его дворца.
С большим трудом он отворил одну из створок. Пять с лишним лет назад здесь было поле боя, а теперь – пустыня, покинутая даже призраками убитых в ту ночь.
Дворец, бездыханное тело гиганта, не сохранил и капли былого великолепия. Пустая скорлупа ореха. Король решил войти.
Путь на второй этаж был отрезан: главная лестница обвалилась, та же участь могла в любой момент настигнуть и другие, а искать их опасно. Здесь никто не услышит криков раненого, если он оступится. Тронный зал недосягаем, как и прежде, будто мертвый король хотел сохранить его лишь для себя.
Антуан не мог заставить себя сожалеть о смерти Иоганна Линдберга. Этот блистательный, всеми обожаемый монарх, которому никогда в жизни не приходилось бороться за свое место, привык смотреть свысока даже на Спегельрафов, следующий по благородству и влиянию род в Кантабрии. А самого Антуана, своего будущего зятя и преемника, хорошо если удостаивал пренебрежительным взглядом. За что его казнили бушующие толпы – неизвестно. Возможно, за равнодушие, выходившее за пределы этих залов? Агнесс, светлая и любящая, носила черты отца, его глаза и локоны, но внутренне была совершенно иной.
Мраморный пол не звенел, как должно, под ногами. От люстр виднелись лишь когтистые крюки на потолке. Повсюду одно только запустение, грязь и мрак: дворец был точным портретом Кантабрии, и королю Антуану Спегельрафу Первому предстояло многое исправить. Тогда дворец восстанет нерушимым символом его власти, тогда страна станет прежней. Но сначала нужно, чтобы все слепцы увидели то же, что и он.
Сквозь расстояние, стены и туманы до него донесся протяжный гул с башни ратуши. Пора было возвращаться – подданные ждали.
***
Ему пришлось воспользоваться услугами извозчика, чтобы не заставлять людей ждать слишком долго: они никогда не возмущались и были терпеливы, когда речь шла о целебном хлебе, но иногда жалобно скулили и тянули руки, что заставляло Антуана нервничать. Эти благодарные руки могли однажды вцепиться в него.
Они уже стояли у дверей, когда он не глядя расплатился с безглазым кучером. Уродливая клешня проглотила несколько монет и исчезла. Серое пальто было теперь распахнуто, и подданные могли видеть его обычный белый мундир с алой лентой: они привыкли только к такому его виду. Завидев своего короля, люди радостно загомонили и двинулись ему навстречу.
Антуан позволил себе задержаться на миг и оглядеть свою личную резиденцию, которой стала городская ратуша.
Величественная, как и прежде, она изжила фальшь и лживые образы, которыми пестрила до его воцарения в ней: никаких витражей, никаких флагов, никаких цветов. Лишь твердыня – плод труда сотен человеческих рук и жизней – стремилась часовой башней в небо, указующим перстом напоминая людям о высокой истине. Истина была в том, что они несовершенны, но посмели об этом забыть.
Его народ почтительно расступился, освобождая путь к дверям.
Внутри было холодно, но уже не так, как в зимние месяцы. Подданные Антуана, казалось, не замечали ни малейших неудобств: их гладкие расплывчатые лица были румяными, будто они сидели у очага, а бесформенные подрагивающие рты растягивали подобия улыбок. Они по-прежнему были безобразны, но час прозрения близился. Ему нужно было еще немного времени.
В углах, у самых стен, теснились спящие. К ним уже подошли те, кто встречал Антуана на улице, и начали их расталкивать – непочтительно спать при короле. Одна женщина никак не могла подняться, ее дети плакали. Антуан заметил, как к ним спешно приближались его помощники. Благо что он не должен заниматься этим сам.
Алтарь был на том же месте, где и две, и три сотни лет назад. Некогда на нем приносили жертвы богам, раскладывали дары природы на праздники Колеса года. Но росли фабричные трубы, ученые провозглашали новые законы, а философы – век разума. Трепет перед неизвестным ушел в прошлое, люди возгордились. А их души обрели омерзительный вид.
Теперь на алтаре лежал целебный хлеб короля Антуана – дюжины буханок с золотистыми боками. Король никогда не пробовал его сам, но знал, что он слаще меда и пряного вина. Хлеб должен подарить прозрение его людям, но кто знает, какие новые истины он откроет человеку, который уже видит больше, чем способен выдержать страдающий взор?
Слуги стояли за монументальным мраморным столом, большой серебряный нож уже возлежал на подносе. Люди почтительно выстроились в неровную очередь, выжидающе обратив к своему королю пугающие лица. Он отрезал первый ломоть. Толпа облизнулась.
Постепенно запас хлеба таял, исчезая во влажных красных пастях. Получившие свой кусок разбрелись по скамьям, готовые к блаженству. Милость Антуана была велика: то, что душа должна постигать через горечь, он дарил им подслащенным. За это уродцы любили своего короля.
В дверях показались люди, около десятка. Антуан и сам не понимал, как ему удавалось различать собственных подданных, но этих он прежде не видел. Они встали у входа, не решаясь пройти дальше, тянули шеи и зябко жались друг к другу.
