– Ну нет! – Две ладони опустились ей на сгорбленные плечи.
Луиза обернулась и увидела прямо перед глазами выдающийся подбородок с ямочкой. Олле.
– Только не так, не ты.
Луиза не понимала, что ему нужно. Какое значение она могла иметь в жизни этих людей? И его. Все, что могла, она уже сделала.
Торопливым движением он на секунду привлек ее к себе, обнял и тут же отпустил. Луиза оторопела от этого жеста и теперь ждала, что он скажет, глядя в непривычно серьезные карие глаза.
– Идем со мной.
***
У моря всегда холоднее, чем ожидаешь. Особенно весной. Оно не терпит беспечности.
Олле и Луиза стояли на вершине каменистого утеса, обдуваемого соленым, ярко пахнущим ветром. Впервые за долгое время она была не под крышей, не за стенами, не за призрачной оградой густого соснового леса или однообразных давящих улиц. Небо было открытым, недостижимым и хрустально ясным. Потоки воздуха порывисто трепали короткие пряди у лба и на шее, под тугим узлом волос.
Внизу с шорохом и плеском камни укрывались молочной пеной и локонами водорослей. Каждая новая волна дарила им украшения, а потом забирала обратно. Чуть дальше по берегу возвышался маяк из белого камня – по ночам там зажигали огонь, чтобы указывать судам путь к пристани, и Луиза мечтала увидеть однажды яично-желтый луч, прорезающий тьму, стоя на борту корабля и предвкушая возвращение… Куда? К кому?..
Вопли чаек, которые кружились, опускались на воду, ныряли и вновь взмывали с трепещущей добычей, не позволяли ей уйти в трясину горьких мыслей. На горизонте, почти у самого края прозрачного неба, проплывал цеппелин – рукотворная диковинка, которую почти невозможно увидеть над улицами города.
Олле снял куртку, расстелил ее на камнях, сел и приглашающе похлопал рядом с собой, но Луиза покачала головой и осталась стоять. Он не нарушал молчания, и это было хорошо. Режиссер Крысиного театра закрыл глаза и запрокинул голову, подставляя подбородок с тенью щетины лучам. Его расслабленные руки покоились на согнутых коленях, а сквозь сомкнутые губы доносилась монотонная печальная мелодия.
Этот человек отличался от всех, кого она когда-либо знала. Он постоянно актерствовал, кривлялся и произносил не к месту возвышенные и запутанные монологи, но при этом оставался честным, открытым. Свои намерения и цели не скрывал, хоть они и казались неприглядными. Но при этом Олле оставался предводителем своей «труппы», как он упорно называл крохотную компанию презренных, никому не нужных бродяг, воришек, мошенников. Его лидерство было так естественно, что никто и никогда не ставил его под сомнение. Даже Нильс с его страшным прошлым.
Невольно Луизе вспомнился Густав, мысли о котором до сих пор причиняли боль. Отчего-то ей стало жаль его: нервного, неуверенного, слабого под маской всезнающего и снисходительного умника. К сожалению, он не был сильным, иначе не оставил бы дело своей жизни, ведь именно так он называл работу в Комитете.
Но кто она сама, чтобы судить других? Вечно живущая под чужой крышей, без средств, без достойной цели, кроме как спрятаться. А теперь, загоревшись помочь своим новым друзьям, она оказалась бесполезной. Жалкое зрелище.
– О чем молчишь так хмуро, милая моя? – спросил Олле, не открывая глаз.
Ветер усилился и захлопал подолом по ногам. Она все же присела на куртку, придерживая юбку у лодыжек. Решиться на откровение было сложнее.
– Я… – Как же ей надоело запинаться и мямлить! Нужно говорить спокойнее и тверже, даже если речь идет о собственной никчемности. – Я ни на что не гожусь.
– Сильно сказано. С чего ты это взяла? С того, что не можешь угнаться за Чайкой, которая взяла в руки колоду раньше, чем ложку? Она уникум, так что не кручинься.
– Дело даже не в этом. Хотя и в этом тоже. Не знаю, смогу ли хоть как-нибудь вам помочь – или, наоборот, все испорчу. И не понимаю, почему помогаю. Я сомневаюсь, Олле. Какие бы решения я ни принимала, все равно выходит, что плыву по течению.
– Течение – непредсказуемая штука, Луковка. Не знаешь, куда тебя вынесет.
– Присказками тут не поможешь. – Она покачала головой. – У меня действительно нет цели. Была одна… но, думаю, она уже утратила смысл.
– Ты о побеге?
– Чайка сказала?..
– Если она и знает что-то, то сохранила тайну. Ты оглядываешься, как тот, на кого охотятся. Но теперь реже.
Некоторое время они молчали, но Луиза чувствовала, что не сказала самого главного, что угнетало ее в последнее время.
– Я должна была уйти. Сразу, как только могла. Но я осталась. Когда ты затеял свой… «спектакль», я опять осталась. И согласилась. Поначалу я думала, что это из жалости к обманутым людям, из желания помочь, но ведь это не так! Вы прекрасно справитесь и без меня, но я по-прежнему с вами. Балласт, прилипший как репей.
– Образ яркий, но неподходящий. – Он искоса смотрел на нее, улыбаясь уголком широкого рта. – Лучше ответь на вопрос: почему ты осталась в первый раз?
Луизе вспомнилось зимнее утро на крыше театра и облачка дыма от сигареты Чайки.
– Мне некуда было пойти.
– Человеку всегда есть куда пойти. Смотри. – Он протянул к горизонту руку и повел пальцами, будто гладя ветер. – Вокруг бесконечное количество путей или, если тебе угодно, течений. Выбирай любое, и никто не удержит. Но ты все еще здесь. Хочешь, скажу почему?
– Скажи.
– Тебе нравится такая жизнь. Возможно, ты никогда раньше не поступала как хочется. Но сейчас в тебе проснулся дух авантюризма. Он был всегда, поверь, и будет только расти. Луковка, тебе предстоит узнать о себе еще очень многое. И один из ключей ты найдешь в «Эрмелине», через неделю.
– Ты думаешь, я не провалюсь?
– Увидим. – Он беззаботно пожал плечами. – В любом случае Чайка теперь может изобразить баронессу из лавандовых галльских провинций. Твоими усилиями… Закрой глаза.
– Это еще зачем? – Луиза недоверчиво нахмурилась. Пэр однажды попросил ее закрыть глаза, сунул в руки дохлую крысу и с гоготом убежал. Не то чтобы Олле был способен на такое, но…
– Люди становятся счастливее, когда солнце греет им лица. – В широкой улыбке вновь блеснул серебряный зуб.
Луиза послушалась его совета и повернулась к лучам, от которых раньше прятала взгляд. Золотисто-медовый нежный свет окружил девушку, расслабил мускулы и наполнил теплом. Может, она и не самая важная фигура в игре, может, ее роль вовсе не главная в пьесе, но ей хотелось увидеть развязку собственными глазами и выйти на поклон. Неужели она действительно не знакома с собой?
– Ты сильнее, чем отваживаешься думать. И когда ты сможешь полюбить меня в ответ, я буду рядом, – прошептал глубокий голос у самого уха, и мягкие губы едва ощутимо коснулись ее виска.
***
Чайка приподнялась на цыпочки и покрутилась, по-птичьи выгнув шею, чтобы увидеть свой наряд со спины. Разумеется, ей это не удалось, но она все равно была довольна.
