Шило, забивавшее чернила под кожу, мерно поднималось и опускалось, точно игла в швейной машинке. Луиза едва сдерживала стоны – ей было стыдно показывать слабость.
– Держись, Луковка, – ободряюще бормотал Олле. – Потерпи, милая…
Наконец пытка прекратилась.
– Все, – буркнул угрюмый кольщик и небрежно отер ступню Луизы от остатков чернил и выступивших капелек крови. – Чистой тряпкой обвяжи. И чесаться не смей, – он повторил те же слова, которые сказал и остальным до нее.
Грубый, топорно выполненный рисунок был теперь прямо под выступающей косточкой щиколотки: узкая лапка с четырьмя когтистыми пальчиками чернела на фоне островка покрасневшей, раздраженной кожи. Почему именно крысиный след? Не потому ли, что его не так-то просто увидеть, если не знаешь, где искать? Или потому, что крысы всегда живут неподалеку от людей и питаются тем, что удастся украсть? Как бы то ни было, след останется с ней навсегда, на весь остаток ее непредсказуемой жизни. Если только она не потеряет ногу в своих путешествиях…
От этих мыслей Луизу передернуло, и, неверно ступая, она поспешила покинуть комнату, где делали татуировку. За дверями ее поджидала Чайка.
– Живая? – с сомнением в голосе осведомилась подруга.
– Почти. И как ты это вынесла? Ужасно больно…
Миниатюрная картежница как-то странно посмотрела на нее, а затем взяла за руку и потянула в одну из гримерок. Там она прикрыла дверь и разулась.
– Только не вопи! – хмуро предупредила она.
Облизнув большой палец, она потерла край татуировки, и он тут же стал размазываться, стираться.
– Но она… не настоящая! Чайка, почему?
– Его люди… Это они моего папку порезали. – Чайка смотрела в сторону и хмурилась. – Нельзя так. Это все равно что плюнуть в могилу. Ты меня понимаешь?..
– Ты очень его любила. – Луиза села рядом с ней и крепко обняла.
– Не то чтобы очень, – невесело усмехнулась та. – Ну-ка не распускай нюни, Луковка! Как думаешь, в Иберии девушкам все еще обязательно носить те дурацкие косынки на голове?..
#16. Слово президента
Он озаботился личной охраной лишь после покушения. Теперь у запертого изнутри кабинета Жоакина стояли двое гвардейцев, которые сменялись трижды в день. Их форма не была парадной, как того требовал бы почетный пост, но высокие сапоги, серебряные бляхи на мундирах и поясах, а также похожие на листья гладиолуса штыки на ружьях блестели – в вопросах чистоты и аккуратности Жо был принципиален до фанатизма. Таким он был раньше, таким он остался. Изменилось кое-что другое.
Леопольд старался не смотреть на гвардейцев: на их поглупевших лицах блуждали скользкие ухмылки, которые они неспособны были сдерживать. Гуннива никогда не стеснялась громких звуков, которые являлись частью ее роли фаворитки. Несмотря на отвращение, Лео не мог винить солдат за их улыбочки и переминание с ноги на ногу.
Он еще раз щелкнул крышкой карманного хронографа с семейным гербом – графский жезл, скрещенный с боевым топором в витиеватом обрамлении лозы хмеля: назначенное время наступило уже пятнадцать минут назад, но она все еще была внутри.
Приглушенные стенами женские стоны стали чуть громче.
– Скоро выйдет, – доверительно сообщил ему один из стражников. – Подождите еще немного, герр Траубендаг.
Леопольд смерил его таким безразличным и спокойным взглядом, на какой только хватило его душевных сил, а затем прислонился к стене, скрестил на груди руки и закрыл глаза. Ему не впервой было ожидать Гунниву под шумной дверью. Впервые это случилось в самом начале осени, когда Жоакин отправил его с поручением в «Корону».
Бордель пестрел всеми раздражающими оттенками розового – от вульгарной фуксии до пыльной розы – и аляповатой позолотой. Множество пуфов, диванов всевозможных размеров и форм, а также крошечных столиков в укромных уголках большого гостевого зала были облеплены, словно бабочками-капустницами, проститутками в одинаковых белых платьях и с напудренными волосами. Между ними копошились, как жуки в навозной куче, их клиенты. Леопольда встретили у самого входа две девицы, забрали его котелок и плащ. Он отказался от сопровождения, но спросил, как ему отыскать хозяйку заведения. Ему сообщили, что фрау Хельга в это время у себя, пробует холодные закуски.
Следуя подробным, хоть и запутанным указаниям, он достиг ее кабинета, который больше напоминал будуар пожилой распутной аристократки. Одни только откровенные фрески, вроде соблазнения бородатого отшельника лесными феями, наводили на подобные мысли. Особенно в сочетании с самой хозяйкой кабинета – раскрашенной и напудренной старухой, которая, видимо, сохранила иллюзии о собственной привлекательности. Пустое многоярусное блюдо на резном столике говорило о том, что дегустация закусок уже окончена.
Разговор с фрау Хельгой получился коротким. Сначала она обрадовалась, узнав, от чьего имени говорил молодой господин, но, услышав требование президента, возмутилась и попробовала заломить цену за девушку, намекая на ее необычное происхождение и множество женских талантов. По ее словам, «Корона» потерпела бы огромные убытки, потеряй она Гунниву. Сводня была так взбудоражена, что мушка в виде сердца поплыла по ее нарумяненной щеке.
Будь на то воля Леопольда, он бы развернулся и ушел, а после убедил друга, что ни одна куртизанка не стоит таких денег. Но он вспомнил, как тот смотрел на него в карете – выжидательно, настороженно и почти смущенно. Жоакину нелегко далась та просьба, и Леопольд не мог его подвести. Пригрозив повышением налога на содержание борделя, он получил согласие, хоть хозяйка и выглядела так, словно выпила стакан уксуса.
Комната Гуннивы находилась на втором этаже, который представлял собой лабиринт узких коридоров, потайных ниш и неизменно розовых дверей. На каждой красовались имя и рисунок белой краской, своеобразный герб. Леопольда это почти развеселило. Когда от кошек, ягод земляники и незамысловатых бантиков зарябило в глазах, он нашел нужную дверь. На ней была змееволосая женская голова в короне, напоминавшей герцогскую. Подивившись самомнению девицы, он тронул было округлую дверную ручку, но ручка не подалась. Он прислушался и понял, что та самая Гуннива была не одна. За тягучие полчаса, что он провел в коридоре, ожидая, пока она освободится, Леопольд успел запомнить каждый мазок белой краски на ее «гербе», отклонить четыре настойчивых приглашения других девушек пройти в их апартаменты и пожалеть, что не спустился вниз, чтобы промочить горло пинтой пшеничного пива. О вине в этих пунцовых стенах и подумать было тошно.
Наконец все стихло. К этому моменту ноги Леопольда совсем затекли. Через несколько минут из комнаты вышел пожилой, богато одетый мужчина с подвитыми бакенбардами. Заметив Леопольда, он мгновенно стер с лица выражение пресыщенного довольства, сухо кивнул и зашагал прочь. Молодой человек выждал еще немного – он вовсе не хотел наблюдать наготу женщины, которая в скором времени будет принадлежать его лучшему другу, – и постучался. Слегка охрипший голос пригласил его войти.
