Подавив вздох, Леопольд приблизился к нему и взялся за концы кремового галстука. Украдкой поглядывая на Жо, который возвышался над ним почти на голову, он отметил, что удовлетворение низменных потребностей больше не смягчает того, как прежде. Возможно, дело было в недавнем покушении, организованном судьей Спегельрафом. Тогда Жоакин заглянул в лицо настоящей угрозе и направленной на него ненависти, и это подкосило президента. Он позволил себе надежду, что все станет как прежде. Нужно время, ведь прошло всего два дня.
– Не так туго! Задушить меня хочешь?..
– Прости. – Поправляя галстук, Леопольд нечаянно коснулся горячей шеи Жоакина и отдернул руку, как от укола. – Готово. – Он хлопнул друга по плечу и отступил в сторону. – Какими планами на сегодня поделишься? Знаю, теперь у тебя гораздо больше забот. Все эти поиски…
– Да. Для тебя у меня задание. Сядь.
Какое-то время Жоакин молча ходил кругами, враждебно глядя то на окна, то на стол, то на самого Леопольда.
– Вопрос моей безопасности – это вопрос безопасности государства, – начал он. – Без меня все изменения, все пойдет прахом, я это знаю. Поэтому я бросил все силы на поиски террористов. По моим данным, они все еще в столице. К тому же среди них может укрываться и Спегельраф с подонком Юстасом.
Леопольд съежился от этих слов. Именно он познакомил их с Жоакином, и именно он настоял на том, чтобы Юстас оставался в Комитете, не желая, чтобы организация и дальше распадалась. Выгораживал и защищал своего старого знакомого при малейшем конфликте. Теперь вина за произошедшее лежала отчасти и на нем.
– Сейчас допроса ждут около полусотни людей, вызвавших подозрение. Каждый из них наверняка натворил достаточно, чтобы быть повешенным на площади перед бывшей ратушей, но сначала я хочу выяснить главное – причастны ли они ко взрыву. И прочему. – Желваки на его смуглых впалых щеках то проявлялись, то исчезали. – Твоя задача – присутствовать на всех дознаниях и докладывать мне лично об их результатах.
– Разве это не задача Сыскного управления? – удивился Леопольд. – И вообще, так уж сложилось, что я секретарь партии и твой личный ассистент, но отнюдь не мастер пыток и допросов.
– Сыскное управление потеряло мое доверие. Все потеряли мое доверие! Это приказ, Леопольд. Иди, я отрядил солдат для твоего сопровождения.
– Но мои прежние обязанности…
Стук в дверь отвлек Жоакина. В дверях показался кудрявый юноша лет двадцати с мелкими чертами грызуна.
– Герр Мейер, я не вовремя?
– Вовремя. Видишь ли, – обратился он к другу, – я нашел человека для выполнения твоих обязанностей, пока ты отдыхал в Ривхольме, а меня чуть не убили в собственном кабинете. Теперь у тебя есть новые, и постарайся подойти к ним с ответственностью.
Паркетный пол раскололся под ногами Леопольда, и теперь там зияла бездна.
Вот как, управляющий Мейер… Вот как вы управляете всеми, даже теми, кто верил в вас с самой первой секунды, как увидел. Теми, кто вытащил вас на свет, помогал и словом, и делом. Кто смирился с незаметной ролью рядом со своим бывшим слугой.
Он поднялся на ноги и деревянной походкой зашагал к выходу. Так устроен мир: сильные приказывают, слабые подчиняются. Пусть будет так. Пусть все идет своим чередом.
***
День в Сыскном управлении выжал его досуха, до последней капли. Никогда прежде, даже когда приходилось быть в самой гуще забастовки, ему не доводилось видеть столько грязных, напуганных и опустившихся людей. Работники фабрик и доков отличались от этих сорняков, как породистая лошадь от паршивого мула.
Их били. По почкам, в живот, по лицу. Они выплевывали зубы в сгустках крови и корчились на холодном полу. За несколько часов допросов Леопольд услышал столько признаний, что они не умещались у него в голове. Однако никакой полезной для Жоакина информации он не узнал. Когда экипаж подъезжал к дому, Леопольд уже наполовину погрузился в сонное забытье, наполненное тревожными образами.
На подносе для писем лежал конверт с синей маркой, подписанный знакомой слабой рукой. Леопольд подумал было, что послание от отца может подождать до утра, когда он отдохнет и наберется сил, но годы работы в Комитете рядом с педантичными Жоакином и Юстасом сформировали в нем привычку не откладывать бумаги на завтра. К тому же отец был уже очень стар, и Леопольд не на шутку беспокоился о нем.
Неделя, проведенная в Ривхольме, последнем оставшемся у отца имении, произвела на Лео тягостное впечатление. Немощь графа и небрежное ведение хозяйства звонили в колокол сыновнего долга: «Ты нужен здесь! Ты должен быть здесь!» Но он не остался.
По иронии судьбы, Леопольд вернулся именно в тот день, когда случилось покушение. Точнее, сразу после него. В Коллегию согнали столько солдат, что он целый час не мог прорваться к Жоакину, даже выкрикивая свое имя и должность в их каменные лица. Когда он наконец достиг кабинета президента, то увидел, каким его друг может быть в гневе. И это зрелище его напугало: тот грозился расстрелами и виселицей, крушил стулья, швырял документы, печати и чернильницы. А когда заметил Леопольда, то сорвал злость и на нем, обвинив в соучастии. Позже он извинился и они оба поклялись забыть об этом. Леопольд еще помнил.
Не ожидая никаких хороших известий, Леопольд распечатал конверт и развернул сложенный втрое лист плотной гербовой бумаги.
Прочитав письмо до конца, он решил, что произошла какая-то ошибка: отец утверждал, что после отъезда Леопольда к нему заявились государственные скупщики леса и потребовали продать вековую поминальную рощу. Они сказали, что та удачно расположена и сосны в ней нужного качества. Граф сетовал, что у нынешних властей не осталось ничего святого, никаких связей с традициями народа, и умолял сына защитить поместье и рощу. Хотя бы пока он жив.
Рядом не было Жоакина с его осуждающим взглядом, поэтому Леопольд налил себе полный стакан крепленого вина и выпил его залпом. Следующий осушил одним глотком до половины. Паутина сна слетела с него, оставив опустошенным и взволнованным. Он никак не хотел верить, что Жоакин нарушил данное ему слово не трогать Ривхольм ни при каких обстоятельствах. Скорее всего, это случайность, чья-то оплошность.
Едва Леопольд успокоил себя этими мыслями, как пришли сомнения, темные и вертлявые, чуждые и ядовитые. С чего он взял, что еще значит что-то для господина президента?.. Властность Мейера уже граничила с манией и грозила перерасти в диктатуру. А как легко он заменил самого незаменимого? Свою шлюху Жо ни на кого не променяет, а друга, почти брата, – запросто! Так чего теперь стоит данное много месяцев назад обещание? Слова – ветер, колебание жил в горле, движение лживого языка. Слова – ничто.
Он заснул прямо в кресле, в час рассвета. На столе остались два пустых графина из зеленоватого стекла.
***
Похмелья не было, но Леопольд чувствовал, что опьянение еще не выпустило его из своих цепких щупалец. Он дрожал от бессонной ночи и усталости, когда утром зашел в свой новый кабинет, чтобы рассортировать отчеты о дознаниях. Меньше всего ему хотелось предстать в таком состоянии перед Жоакином, но выбора не было.
