В тот день, вспоминает он, собравшиеся обсуждали разнообразные темы, в основном, конечно, научные, но легко перескакивая с одного вопроса на другой. А затем Хэйл вскользь упомянул о гриппе 1918 года, и этой ремарке суждено было изменить всю жизнь Хултина.
«Кажется, сделано уже все возможное, чтобы пролить свет на источник эпидемии, но мы все еще не знаем ничего о возбудителе этой напасти. Единственное, что теперь остается, так это отправиться в северные регионы мира и попытаться найти в вечной мерзлоте тела, которые достаточно хорошо сохранились, чтобы по-прежнему содержать в себе вирус гриппа».
Одним словом, Хэйл высказал предположение, что если отыскать труп, замерзший в день смерти и пролежавший все эти годы в таком состоянии, то и вирус, убивший человека, может все еще находиться в его теле в состоянии анабиоза. Такое могло случиться только с похороненными в условиях вечной мерзлоты. Именно у них в легких был шанс обнаружить вирус гриппа, который по-прежнему поддавался бы оживлению в лаборатории, чтобы медики получили возможность изучить его и понять наконец, что делало его таким смертоносным. Кроме того, на основе полученных данных ученые могли бы создать вакцину против этого вида заболевания.
Никакой реакции на реплику Хэйла не последовало. «Это был очень краткий комментарий. Он занял секунд десять или пятнадцать – не больше. А потом Хэйл сменил тему», – говорит Хултин, который сам мгновенно увлекся идеей. Ведь из всех людей в этой комнате, а быть может, и из всех людей на планете Земля именно он обладал уникальным набором опыта и знаний, чтобы выполнить поставленную Хэйлом задачу. По чистой случайности Хултин хорошо знал, что такое вечная мерзлота, ему доводилось бывать в отдаленных поселениях, где люди жили как раз на промерзшей насквозь земле, он верил, что сумеет добиться разрешения родственников на эксгумацию тел, погребенных в мерзлоте, он умел правильно брать нужные образцы тканей и сохранять их, он владел приемами работы с вирусами в лаборатории, а его научным руководителем был профессор, считавшийся ведущим экспертом в области гриппа, который мог помочь раскрыть все секреты вируса.
«И я сразу понял, что должен делать», – вспоминает Хултин.
Вообще говоря, это почти невероятно, насколько удачно сошлись все обстоятельства, чтобы сделать именно из Йохана Хултина наиболее подходящую кандидатуру для исполнения мечты Хэйла. Все его прошлое, все, чем он интересовался, когда еще жил в Швеции, – абсолютно все это могло сослужить для подобной миссии добрую службу. Он словно намеренно готовился к ней чуть ли не с детства.
Йохан родился в Стокгольме и рос в богатом доме, стоявшем на окраине шведской столицы. Его отцу принадлежала фирма, торговавшая импортными товарами. У Йоха на были две сестры, но обе умерли – младшая еще в шесть месяцев поранилась, и ее свело в могилу заражение крови, а старшей было уже тридцать два, когда она погибла в автомобильной катастрофе.
Несмотря на богатство семьи, у Хултина остались о раннем детстве не самые радужные воспоминания. Его родители чересчур ревностно относились к привилегиям своего класса и запрещали сыну играть со многими из соседских мальчишек, поскольку их семейства располагались значительно ниже на социальной лестнице. Хултин часто вспоминал, как бесили его подобные предрассудки, что толкало на нарушение запрета.
Ему исполнилось десять лет, когда родители развелись и мать снова вышла замуж. На этот раз ее избранником стал Карл Неслунд – профессор из Каролинского института в Стокгольме, того самого, где избирают лауреатов Нобелевской премии, а отчим Хултина много лет был председателем комитета, определявшего, кто достоин этой чести в области медицины.
«Он был очень добр ко мне и, главное, умел найти со мной общий язык», – рассказывает Хултин, для которого жизнь с Неслундом и его сыном от первого брака «оказалась одним из счастливейших периодов». Портрет Неслунда и сейчас украшает кабинет Хултина.
Он, конечно же, находился под глубоким впечатлением научных достижений отчима, в честь которого даже назвали бактерию Actinomyces naeslundi. Но в не меньшей степени его поражали другие таланты этого человека. Значительную часть своего свободного времени Неслунд уделял постройке дома, и какого дома! Это был особняк в средиземноморском стиле, где в зимнем саду на краю пруда росли пальмы и фиги. После смерти Неслунда дом купила шведская королевская семья, и его сделал своей резиденцией один из наследных принцев. Значительно позже он был продан норвежскому магнату-судовладельцу, который занимает его и по сей день.
Кроме того, Неслунд соорудил летнюю резиденцию – бревенчатый коттедж на одном из островов в Балтике.
Хултин с энтузиазмом помогал ему, обучаясь обработке дерева, премудростям строительства, а заодно впитывая в себя любовь к микробиологии.
Неслунд хорошо понимал разочарование Хултина в жестком классовом разделении общества и его желание работать, причем заниматься физическим трудом, чтобы узнать, как живется тем, кто едва сводит концы с концами. Когда Хултину было шестнадцать лет, Неслунд помог ему получить на лето место токаря на заводе, производившем автоклавы – стерилизационные аппараты для больниц. Мальчик был на седьмом небе от счастья. Работа выделяла его среди товарищей по школе и вызывала недовольство матери, чему он был только рад. К тому же освоение новой профессии оказалось делом нелегким, а Хултин уже тогда любил преодолевать трудности.
Тем летом он каждый вечер возвращался домой в спецовке, покрытой пятнами машинного масла, которую носил гордо, как генеральский мундир. «Я нарочно не переодевался, желая показать всем, что я – рабочий», – рассказывал Хултин. У соседей его вид вызывал раздражение. Ему особенно запомнилась реакция одной из дам, вдовы посла Швеции в Великобритании, которая позвонила его матери и в гневе сделала ей выговор за то, что ее сын превращается в пролетария.
В девятнадцать лет Хултин закончил среднюю школу [8] и поступил на медицинский факультет университета в Упсале, в летние каникулы работая грузчиком в порту. И это ему снова понравилось – тяжелый физический труд, самые разнообразные грузы, временный разрыв с людьми своего общественного круга. Он изо всех сил старался сойти за человека из народа. Помалкивая о происхождении, он гордился своей силой и способностью выдерживать долгие смены на этой трудной работе. «Я был способен вкалывать наравне со всеми», – вспоминал он. И здесь ему очень пригодились занятия спортом в школе, где он бегал стометровки, участвовал в эстафетах, метал диск и соревновался в прыжках в высоту.
Но остальные грузчики мгновенно раскусили его. По собственному признанию, его выдал прононс: «Я говорил по-шведски так, как говорят по-английски в Оксфорде или в Кембридже». И бригада подвергла его остракизму, считая, что он обманщик, занявший место, в котором мог остро нуждаться настоящий рабочий.
И однажды, вспоминает Хултин, четыре грузчика подняли над головами тяжеленный ящик, поставив юнца посередине, а потом по сигналу все четверо отскочили в сторону, оставив Хултина одного держать непосильный груз. Перепугавшись, он тоже едва успел отпрыгнуть, а громоздкий ящик рухнул на землю и от удара раскрылся. «Как мне продолжать работать здесь после такого?» – раздумывал он. Но неожиданно ему помог тот, от кого он меньше всего этого ожидал.
