По прибытии в Айову именно Хултину предстояло постараться извлечь вирус из замороженных легочных тканей, используя традиционные методы, к которым вирусологи прибегают до сих пор, чтобы вырастить вирус инфлюэнцы. Он начал с измельчения тканей, а затем поместил их в соляной раствор и прокрутил в центрифуге, чтобы отделить вирус от посторонних примесей. В жидкость он добавил антибиотик, чтобы уничтожить любые сопутствующие бактерии – вирусы не реагируют на антибиотики, – и был готов к требующей терпения задаче внедрения жидкости в оплодотворенное куриное яйцо. Хултин старательно вырезал в скорлупе отверстие диаметром в полдюйма, приоткрыв тонкую оболочку. В это «окошко» он и ввел жидкость, которая, как он надеялся, содержала вирус гриппа 1918 года, проткнув оболочку иглой шприца, чтобы проникнуть в белок. Вместе с лаборанткой Салли Уитни Хултин повторил эту операцию на сотнях яиц. «Мы потратили на это полтора месяца, прежде чем в дело пошел весь имевшийся материал», – рассказывал Хултин.
Он пребывал в состоянии невероятного возбуждения, дожидаясь результатов эксперимента. Удастся ли вырастить вирус? «Помню все свои бессонные ночи. Я просто не мог дождаться наступления утра, чтобы броситься в лабораторию и осмотреть яйца».
Но каждое утро его ожидало одно и то же. Антибиотик не давал развиться бактериям, но околоплодная жидкость оставалась прозрачной. Вирус так и не проявился.
Расстройству Хултина не было предела, но он не сдавался, надеясь добиться успеха другим методом.
Он вводил жидкость, содержавшую легочные ткани, в носовые полости морских свинок, белых мышей и, следуя по стопам Шоупа, хорьков. Работать с хорьками оказалось особенно тяжело. Крепкому мужчине-лаборанту в плотных рукавицах приходилось держать извивавшегося зверька, пока Хултин усыплял его с помощью эфира, чтобы потом получить возможность ввести частички тканей жертв гриппа. «Они всегда сопротивлялись и оказались на редкость сильными животными, – рассказывал Хултин, но тесты на хорьках виделись ему наиболее важными. – В научной литературе говорилось, что именно хорьки особенно восприимчивы к гриппу».
Однако все опыты Хултина с куриными яйцами и грызунами закончились неудачей. «Я использовал все добытые образцы, но не получил ничего. Не срабатывал ни один метод. Стало очевидно, что вирус был мертв».
И все же на случай, если вирус окажется жив (на что он поначалу очень надеялся), Хултин принял меры предосторожности. Он и Уитни работали в масках и стерилизованных халатах, а тесты проводились под колпаками с обратным направлением давления, подобными нынешним кухонным вытяжкам, когда загрязненный воздух принудительно удаляется по специальной трубе, не распространяясь в помещении. Это были всего лишь предписания Макки для тестов с особо опасными бактериями вроде возбудителей туляремии [10] , хотя в то время ничего лучшего еще попросту не придумали.
Но насколько же примитивным показалось бы все это современным ученым! Ныне, когда им приходится работать со смертельными организмами вроде вируса Эболы, дело происходит в высокотехнологичных, построенных по специальным проектам лабораториях. Прежде чем туда войти, исследователи снимают с себя повседневную одежду и каждую мелочь, вступающую в соприкосновение с их кожей, включая обручальные кольца и контактные линзы. Затем переодеваются в специальные медицинские халаты и брюки. В таком виде их помещают потом в камеры с отрицательным давлением, откуда воздух не может попасть наружу и закачивается только внутрь. Там же их подвергают обработке ультрафиолетовым излучением, которое убивает любые вирусы.
После этого они надевают перчатки из латекса, герметично прикрепляя их к рукавам, а носки – к брюкам. Наконец, поверх всего этого на них натягивают почти космические скафандры, давление в которых обеспечивается закачкой воздуха по специальным трубкам. Словом, вся система так сложна, что в мире существует не так уж много лабораторий, признанных пригодными для подобных исследований. И если ученые считают все это необходимым при работе с вирусом Эболы, который, конечно, тоже устрашающе убийственен, но передается лишь при непосредственном контакте с кровью или жидкими выделениями больного, то насколько же странным показалось бы им проведение опытов с вирусом гриппа 1918 года под простой вытяжкой в совершенно не защищенной лаборатории!
Но никаких способов изоляции опасных материалов к 1951 году еще не изобрели, а сам Хултин, увлеченный работой, вообще едва ли задумывался о том, что рисковал начать новую смертельную эпидемию. Напротив, он как одержимый пускал в ход самые немыслимые приемы, известные микробиологам, чтобы извлечь живой вирус из легочных тканей трупов, найденных на Аляске.
Подробных записей о ходе экспериментов он не вел и по итогам неудачной попытки возродить вирус 1918 года не написал ни статьи, ни хотя бы курсовой работы. «Мне казалось, что все сохранилось у меня в голове, – рассказывал он, – и может быть в любой момент перенесено на бумагу». К тому времени шестимесячная стажировка растянулась почти на два года. «Предполагалось, что я должен получить степень магистра [11] , и в основу мне хотелось положить исследования вируса гриппа 1918 года. Но позитивного результата я не добился, а значит, не мог ни на что претендовать. Было бы великолепно получить желаемое, но итогом моей работы оказался провал».
Хултин предполагал, что его пребывание в Айове подошло к концу. Диплом магистра ему все же вручили, и он был готов вернуться в Швецию. Но перспектива возвращения домой его не слишком прельщала. Там в науке «ты мог продвинуться по карьерной лестнице только в том случае, если кто-то, занимавший более высокое положение, умирал или уходил на пенсию». Ему по-прежнему претила жесткая классовая система общества, равно как и то, что он описывал как «немыслимо высокое налогообложение и жизнь, целиком диктовавшаяся ограничениями по любому поводу», что сковывало активность инициативных людей, пытавшихся открыть для себя нечто новое. Он влюбился в Америку, которая представлялась ему полной противоположностью Швеции. А потому, когда два года жизни в США стали близиться к завершению, он поневоле загрустил. Это было замечательное приключение, которое хотелось продолжить, но время для него истекло.
Однако, к величайшему удивлению Хултина, глава отделения микробиологии Роджер Портер поинтересовался, не пожелает ли он продолжить и дальше изучать медицину в Университете Айовы. Хултин же был настолько уверен в неминуемости возвращения, что билеты до Стокгольма уже лежали у него в кармане. «Мне потребовались две секунды, чтобы оправиться от неожиданности, одна секунда, чтобы принять решение, и еще одна, чтобы согласиться, – вспоминал он. – Потом я сразу же позвонил жене, уверенный в ее поддержке».
«Возможность продолжать образование в США стала для меня настоящим чудом. Я и представить не мог такого благоприятного для себя поворота событий», – ликовал Хултин. Он либо сам вбил это себе в голову, либо до него дошел слушок, что якобы существовал негласный запрет на прием иностранцев в Университет Айовы, и в особенности на медицинский факультет. «Лет тридцать назад у них учился иностранец, с которым произошел неприятный инцидент. Я, правда, так и не узнал, какой именно», – вспоминал Хултин. Кроме того, к учебе как раз в это время стали возвращаться бывшие военнослужащие, да и среди гражданского населения не было недостатка в толковых молодых людях, чтобы университет нуждался в притоке иностранцев. Он не сразу даже поверил, что для него сделали исключение из правил.
